Наталья Боровская Сияющие сердолики

оворят, что сердолик на берегу океана надо искать на рассвете, когда восходящее солнце, преломившись в нем, бьет из него ярким острым лучом. Такими сердоликами мне показались работы Владимира Карначева, когда я случайно обнаружила их в Салоне союза художников на Крепостном.
          Зашла я туда в очень плохом физическом состоянии, чтобы как-то развеять скверное настроение, а ушла с музыкой в душе. Это было мое открытие, и я горжусь им. Первая картина запечатлелась в памяти как первая любовь. Она изображала старую улицу, веселую, с пятнистым многоцветьем покосившихся домов и условными "человеками" - одним, как бы нелепо взлетевшим, и другим, лежащим спиной на земле с растянутой гармоникой в руках.
          Первое впечатление было яркой эмоциональной реакцией подсознания, освещенного солнечным сердоликом, радостным всплеском души. Но ведь этот всплеск и есть необходимый знак подлинного искусства. Осознание, то есть "почему?" и "как?", вторично и приходит потом.
          Прошло более двух лет с того дня, как я "заболела" Карначевым. Я неизменно искала его работы, следила за его творчеством, познакомилась с художником, побывала в его мастерской.
          Выставка работ Карначева, открывшаяся в салоне "Авангард" на ул. М.Горького, показалась мне выставкой драгоценных камней. Это свечение картин Карначева своим внутренним светом я заметила еще в его мастерской, как и одна посетительниц выставки, написавшая в книге отзывов: "Свет не нужен для Ваших картин. Они светятся сами изнутри…"
          Автопортреты Карначева - такие же разные, как и сам Карначев. На одних - в холодной гамме - острый взгляд разума, на других - в горячих тонах - само вдохновение. Большая программная картина - "Художник и муза". Полузакрыты глаза художника. Это взгляд, обращенный вовнутрь. Рука, как бы ищущая, нащупывая что-то в пространстве, вдруг прикасается к музе. Вечен поиск и вечно прикосновение, потому что муза ускользает, удержать ее невозможно. Белый колорит равнодушного фона - как слияние и сияние всех цветов, как космическое пространство. На первый взгляд, композиция кажется неустойчивой (и в этом ее смысловое значение), потому что обе фигуры сдвинуты в одну сторону пространства картины, но ритм цветовых пятен - сполохов, их пластика, как и прозрачный куб, плавающий в свободной от фигур части полотна, создают гармонию. Недаром в Ростовском художественном училище им. Грекова, которое окончил художник, по композиции он неизменно получал только "отлично".
          "Картины Карначева абстрактны. Они искажают действительность", - сказала одна из посетительниц выставки. Вопрос о взаимоотношении искусства и действительности - философский вопрос тысячелетней давности. Даже в так называемом реализме невозможно изобразить реальное трехмерное пространство (трехмерное ли?) на двумерном полотне. Реализм приучил нас мыслить социально усредненными стандартами, не допускающими отклонений. Искусство и действительность в принципе не могут совпадать друг с другом. Сам Карначев в связи с этим вспоминает слова своего учителя по "грековке" скульптора И.И. Резниченко: "Как ни старайся точно изобразить корову, она не замычит и молока не даст".
          "Задача художника - создать свое, - говорит Карначев, - бог, творец создал нас по своему образу и подобию, и мы должны быть творцами. И делать зрителя творцом." Его кредо: "Истинный художник копирует не натуру, а свое воображение". А воображение Карначеву не занимать. Это ясно даже по названиям картин. Например, "Музы в городе", "Хандра и музы", "Сон". Сон для Карначева так же реален, как мир материальных вещей. "Сон - подсказка для воображения", - говорит он и свято верит, что в каждой вещи есть дух. Духи невидимы, они проступают из пятен, как, например, на картине "Старый диван". Видение мира Карначевым - поэтическое. Только с поэзией в душе можно так бесконечно, многообразно и вдохновенно изображать одну и ту же любимую женщину, его жену, его Веру, такую близкую и такую загадочную. Он видит ее в самых разных ипостасях: то деловой женщиной, то романтической незнакомкой с таинственным взглядом из под широкополой шляпы; то красавицей эпохи Возрождения, то женщиной Модильяни. Мечтает сделать выставку портретов жены под названием: "Выставка одного портрета".
          Карначев не воспроизводит натуру, а как бы дает ее переложение. Он фантазирует. Это фантазия - игра. Игра порой радостная, порой грустная, иногда ироничная. В эту игру вовлекаются зрители. Подобно музыкальному произведению картины Карначева живут в интерпретациях зрителя, порой неожиданных для него самого. Библейский сюжет полотна "Путина" не вызывал у меня сомнения. Оказалось, что художник и не думал об этом.
          "Для меня душа - самое главное, - говорит Карначев, - "примитивное искусство идет от души. Например, Дали: он идет от рассудка. Дети талантливы в своей непосредственности. Учеба калечит видение, появляется жесткость. А я хочу быть свободным и никогда не стремлюсь угодить зрителю. Именно цвет раскрепощает. Я постоянно учусь передавать цветом свои чувства. Сколько провел бессонных ночей, чтобы сломать науку!"
          - Так вы против школы? - спросила я Карначева. Могли бы вы без грековского писать так, как пишете?
          - Нет. Конечно, нет. Я школу не отрицаю. Я многими художниками переболел прежде, чем выработал свой стиль: Рембрандтом, Ван-Гогом, Пикассо.
          Он говорит, что Рембрандт до сих пор живет в нем. Это у Рембранта он ощутил вибрацию цвета - до сорока лессировок на одном месте.
          - А кто из ростовских художников оказал на вас влияние?
          - Токарев, Легостаев, но больше всего Покидченко. Он не был непосредственно моим учителем, но его живой колорит всегда был мне близок.
          - А кто из современных художников вас восхищает?
          - Из зарубежных - итальянец Томайо, из наших - Савицкий.
          В 1990 году у Карначева был творческий кризис. Ему казалось, что он больше никогда не сможет писать. Пять лет не брал в руки кисть. И вот в 1995 году почувствовал, что запел. А в 1997 году - состоялся. Карначев не верит в чистое вдохновение. Он верит в труд. Сам он - великий труженик. И только труду и размышлению над каждым сантиметром картины, размышлению и труду обязан он появлением своего неповторимого карначевского стиля. И в то же время Карначев - человек очень страстный. И он, и жена соглашаются с этим. Да что тут говорить - страсть переплескивается за рамки каждой его картины, даже написанной в самом холодном колорите, потому что самый холодный колорит напоен у Карначева всеми цветами радуги.
          Карначев - живописец, живописец до мозга костей. Он благоговеет перед цветом, упивается игрой красок. "Вся моя философия - игра цвета, - говорит он, - хочу быть разнообразным, хочу чтобы не было равнодушного цвета. Все можно превратить в драгоценность." И ему это удается. Суть изображения для Карначева - в пластике пятен. И в каждой картине она своя. Пятна цвета без тональных переходов формируют предметы, фигуры, взаимопроникающие друг в друга, создающие орнаментальную структуру поверхности. Он любит и однотонный колорит ("Скрипач", "Художник и муза", "Сенокос"), и контрасты ("Свечи", "Старый диван", "Автопортрет"). Но в любом сантиметре его холста - цветовая вибрация всей палитры красок. Он сознательно добивается этого. И потому его картины дышат, звучат, светятся. Портрет жены, обнаженной, в желтых, солнечных тонах - да ведь это же Даная, золотой дождь! Или "Свечи" - зажженные XX веку в память о всех жертвах прошлого - свечи с живым, колышащимся, потрескивающим пламенем. Или "Старый диван", как старинный восточный ковер, где из синего полумрака фона проступают высвеченные вспышками красно-оранжевых тонов фигуры мужчины и женщины, разделенные диваном и объединяемые им в неторопливой, но страстной беседе - душа к душе. Вибрирует воздух, все кружится, как в космосе, в этом одновременно и реальном и зачарованном мире.
          Авангардная живопись в своих лучших проявлениях возвращает нас к детству человечества, замыкая круг - проекцию "Спирали развития". Она возрождает условные отвлеченные геометрические изображения, типичные для древних цивилизаций. "Живопись учит детству", - говорил Александр Блок. Но живопись и учится у детства. Карначев восторгается рисунками своей шестилетней племянницы Машеньки. "Машенькин мир" - так называется одна из его картин - мир треугольничков, квадратиков, рожиц, раскосых глазок, летящих кукол - незамутненный мир детского видения - зеркало души самого художника.
          В день открытия выставки меня в Ростове не было. Говорят, звучал замечательный дуэт "Баркаролла" Николая и Ирины Гарликовых, а срипачка Эльвира Восканян играла Баха. Это удивительно точно. Именно Бах с его страстью и необычайным многообразием тончайших оттенков чувств от глубочайшего трагизма до непосредственной детской веселости и мажорности в конечном счете, именно Бах был здесь уместен. Картины Карначева музыкальны в самом высоком смысле слова, а его творчество сравнимо с симфонией. В них есть и контрастные темы, и их развитие, в них важен ритм цветовых пятен, подчиненный общей мелодической идее, но чаще сам ее формирующий. В них есть то, что музыканты называют обертонами.
          Да, не случайно на открытии выставки звучала музыка.
          Карначев мечтает об искусстве синтетическом, потому что неосознаваемо чувствует в себе и поэта, и музыканта. А все это можно назвать одним словом - Артист.
          Основа его артистизма - любовь к жизни. Карначев любит жизнь во всех ее проявлениях, со всем ее многоцветием и плотской красотой.
          Во всем, что он делает, - полнота бытия. Его "Петухи" или "Лягушки и фрукты" будто говорят: "Любите все создания божии… Будешь любить всякую вещь и постигнешь тайну божию… и полюбишь, наконец, весь мир… Верь до конца, даже если все не будут верить. Принеси и тогда жертву".
          В картине "Ноша" тема жертвы соединяется с темой всеобщей вины человечества. Ритм картины композиционно создается тяжелым движением двух фигур. Это - движение каменных изваяний, движение вечное, непрекращающееся никогда. На их плечах - снятый с креста Христос. Горизонтальные линии его тела выражают божественный покой, вертикальные - бессильно повисшие руки и ноги - трагизм происходящего. Вечная ноша всего человечества - вечная вина.
          Глубина обобщения и соответствующая ей простота формы - простота, выражающая сложность сути - создают очень мощное, поистине баховское звучание. Без обобщения нет искусства. А простота формы - итог колоссальной работы разума и души по отбрасывания всего, что не работает на выражение общей идеи, внутренней природы изображаемого. В многочисленных портретах жены поиск образа вечной женственности, в картине "Женский торс" - обобщенное изображение женского тела, как тепла и округлости. Что ищет художник в обнаженных фигурах? Не обнаженную ли душу? "Секс меня не привлекает", - говорит Карначев. В его обнаженных телах нет и намека на столь модную сейчас тему. На картине "Грехопадение" - земной шар в космическом пространстве и суетливые человечки, кувыркающиеся на нем и срывающиеся с него. А на этом фоне - двое: мужчина и женщина, обнаженные, открытые, взявшиеся за руки. В этом союзе, в этой цепи из двух звеньев - противостояние миру суетных страстей и огромная жизнеутверждающая сила, вера, надежда.
          Картина "Старый диван" - я глазами искала этот диван в квартире художника - смешная затея. Да ведь это тоже образ - символ домашнего очага, человеческой традиции, устойчивого бытия. Карначев верит в жизнь и утверждает эту устойчивость в своих картинах. Владимир Карначев - человек очень цельный. Устойчивость в этом мире он видит только в духовности. И говорит об этом искренне и горячо.
          "Только страдая, человек познает истину… Чем больше у человека денег, тем больше он теряет человеческое". Сам Карначев живет очень скромно, в очень старом доме, на очень старой улочке возле Дона. Все делает в доме своими руками. Подрабатывает где придется. А в свободное от подработок время пишет картины - сияющие сердолики, свет от которых, судя по многочисленным отзывам о его работах, помогает нам жить.
          - Вы так талантливы, Володя, что мне просто страшно за Вас.
          - Днем раньше, днем позже - какая разница. Главное - успеть что-то сделать.