Александр Акопов Трещина

евероятная, страшная, ни с чем не сравнимая трагедия случилась в Армении 7 декабря 1988 года. Этот день войдет в историю человечества как день величайшей, поистине библейской катастрофы. В несколько мгновений жестокая стихия изломала судьбы сотен тысяч людей. Как одна гигантская трещина она разделила их жизнь и судьбу на "до" и "после".
          "До" - это пение детей в детских садах, репетиции в домах культуры - подготовка к празднованию Нового года, ровные строчки в школьных тетрадях, лекции в Ленинаканском политехническом институте, планерка в редакции районной газеты. "До" - это стрекотание швейных машин на спитакской фабрике, гул конвейера на станкостроительном заводе, рокот прядильных машин на знаменитом "Лентекстильмаше", обслуживаемых не только армянскими, но также ивановскими и другими российскими девушками. "До" - это мерное движение ленточных конвейеров в животноводческих фермах, белые струи молока, заливаемого в бидоны, безмятежные овцы на пастбище.
          "После" - поверженные здания, груды камней, крики из-под развалин и обезумевшие люди над ними, слышащие эти крики - своих детей и родных - и бессильные перед глухой тяжестью плит и балок. "После" - измятые железнодорожные вагоны на ленинаканском вокзале, доска почета спитакской школы с фотографиями глазастых мальчиков и девочек - все, что от нее осталось. И многое-многое другое. Ровно столько, сколько было "до". С той разницей, что "до" - была жизнь, "после" - гибель, разрушение, страдание…
          Я был в Спитаке и Ленинакане, в Кировакане - проездом. Потом ездил по районам, выполняя задание редакции журнала "Журналист" и своего университета. Встречался с людьми в Ереванском университете, на пресс-конференциях в Доме Правительства, в Союзе журналистов. Всего в Армении пробыл с 13 до 30 декабря 1988 г. В первый раз в Спитаке оказался на 7-й день после землетрясения, во второй - на 11-й, уже подробно осматривал, в поисках отряда спасателей Ростовского университета. Фотографировал, но только здания и общие виды. Снимать людей просто не смог. Потому что смотреть в глаза пострадавшим было выше моих сил. Если бы меня спросили, что самое страшное из увиденного, я бы сказал: потухшие, безжизненные глаза измученных, заросших, грязных людей, обреченно сидящих на развалинах своих домов…
          После того, как в штабе Спитакского райкома партии, расположенном в центре города, в палатках центрального рынка, меня направили в "Черемушки", как называют новые жилые массивы с легкой руки москвичей всюду, я иду вдоль частного сектора - одноэтажных домов, расположенных, как и весь город, на холмах. Мы идем вдвоем с женщиной, которой в райкоме поручили привести меня к штабу ЦК комсомола. Моя спутница, у которой я с трудом взял тяжелую сумку, как оказалось, не местная и ничего не знает о штабе, хотя бывала здесь несколько раз. Мы медленно идем в гору и переговариваемся, периодически останавливаясь для того, чтобы отдышаться. Она постоянно пытается отнять у меня сумку, выражая смущение от моей помощи. Мы говорим на разных языках: она - только по-армянски, я - только по-русски, но, к счастью, легко понимаем друг друга. У каждого двора (точнее, того, что раньше было двором) мы останавливаемся, с тем, чтобы отдать свечку и кусок мыла, иногда по две свечки и по два куска мыла. На зов женщины, покачиваясь, медленно выходит человек, молча берет предметы и также молча уходит. Всякий раз вслед уходящему она извиняется: "Извините, у меня мало, всем не хватит". Эта худенькая, бедно одетая немолодая женщина с седыми прядями на висках оказалась, к моему удивлению, жительницей Еревана! Каждый день после работы она с тяжело набитой (не меньше 15 килограммов) сумкой приезжает и раздает, что может. Автобусы не ходят, и женщина добирается на попутных машинах, отмечается в штабе, как полагается, (где мы и встретились) и ходит по дворам. Сегодня выходной день - суббота, и она собирается проделать этот путь дважды, на что уйдет у нее в общей сложности часов 12, если не больше (ведь и в Ереване до своей окраины она добирается на перекладных, транспорт почти совсем не работает!). Теперь она знает, что теперь нужнее всего людям именно это - свечи и мыло (доставка хлеба была налажена уже в первый день). Потому что люди ночуют на развалинах, обмотавшись тряпками, сделав из них самодельные палатки. В своем зимнем пальто я не могу себе это представить. Трагедия была в том, что огромная помощь, приходящая со всего мира, до каждого частного дома не доходила. Тысячи палаток - палаточные городки стояли вне зоны разрушения, в них обитали спасательные отряды - солдаты, комсомольцы, коллективы из предприятий и учреждений, многие добровольцы. Краны и бульдозеры - на крупных, многоэтажных зданиях. На каждый, даже маленький домик нужен был кран и группа людей. Этого недоставало, тем более, что массы прибывающих грузов стояли на станциях Спитака и Ленинакана неразгруженные. Там на четвертый день уже скопилось 40 тысяч вагонов! В сутки же разгружали сначала 800, потом 1200, 1600. Кроме того - самолеты: 170 в Ереване и 130 в Ленинакане ежесуточно…
          Кроме раздачи нехитрых пожитков моя спутница иногда что-то спрашивала у людей, что-то советовала, объясняла. Например: "У вас нет воды? Как же, вода находится вон там, бочка со свежей водой, туда привозят". Или: "Вам не нужен хлеб, его раздают вон там" - и показывала, как пройти. "Люди даже не знают, где вода", - удивленно говорила она мне. Потом нам встретились трое людей, бредущих по дороге навстречу нам - двое заросших мужчин и одна женщина, укутанная крест-накрест шалью. Раздав по обыкновению мыло и свечи, моя спутница вдруг спросила: "У вас дети есть?" "У меня погибли", - спокойно ответила женщина. "У меня погибли", - глухо и совершенно безразлично повторил первый мужчина. "У меня двое остались", - сказал второй. "Как же это, с вами дети, им нельзя здесь оставаться! Там есть штаб (показывает), их нужно туда отдать, их отвезут в Ереван. Им будет хорошо!" "Ладно", - мрачно сказал мужчина. И они пошли дальше, смотря себе под ноги ничего не выражающими глазами. "Удивительно, - обернулась ко мне спутница, - как спокойно говорят: дети погибли". "Так ведь уже столько дней прошло, у них и слез не осталось. Русские говорят: "все глаза выплакали", понимаете?" - объяснил я. Она поняла: "Да, да, правильно говорите".
          Одновременно она пыталась узнать для меня, где штаб ЦК комсомола (чтобы через него установить местонахождение ростовского отряда спасателей), тщетно выспрашивая об этом у местных жителей. По поводу нашего отряда сказала в общем: "Так помогают, так помогают! Всем спасибо. Всем спасибо!" Это выражение на армянском - "всем спасибо" много раз я слышал во время пребывания в Армении от самых разных людей - от рабочего до академика. (Три объекта мгновенно вспыхнувшей, горячей, истинно всенародной благодарности, возникшей в эти дни, - премьер СССР Рыжков, Шарль Азнавур и сын тогдашнего президента США Буша, еще молодой и чубатый. Слезы этих людей и жажда помочь были настолько искренними, что секундные телекадры сделали свое дело: народ поверил...) Мы ходили с женщиной больше двух часов, а я так и не узнал о ней ничего больше того, о чем сказал. Даже ее имени.
          Еще одна тяжелая картина - стадион в Спитаке. Вы думаете - разрушенные здания, искореженные трибуны? Нет, не это. Стадион стал местом, куда отовсюду свозили трупы, извлеченные из-под развалин. Они лежали там, покрытые какой попало материей, - для опознания. Сюда отовсюду устремлялись родственники, прибывающие в поисках своих близких. Когда трупы, точнее сказать, останки, находились, живые, товарищи по несчастью, поздравляли друг друга: вот, мол, видишь, еще одного нашел, повезло, удастся похоронить. Здесь, на стадионе штабелями лежали гробы разных цветов, но больше черные и некрашеные - либо только привезенные, либо на случай, если человек сам хочет покрасить, в "свой" цвет. Кроме того, гробы лежали по всему городу, их сотни, может быть, тысячи. Больше всего - вдоль главной улицы Орджоникидзе, опертые одним концом на металлическое ограждение, отделяющее проезжую часть.
          Разрушения всюду разные. Одни дома превратились в груду развалин, другие разрушились частично, третьи, сильно потрескавшись, остались стоять. Я видел уцелевший дом, который накренился на 45 градусов. Есть дома (пяти- и девятиэтажные), разрезанные пополам: одна половина в развалинах, другая стоит. В разрезе свисают с каждого этажа на арматуре железобетонные плиты, одеяла, ковры, части мебели (например, половина двуспальной деревянной кровати). Спитак был разрушен практически полностью, в Ленинакане значительно меньше разрушения, но оттого, что здания там более значительные, капитальные, выглядело это не менее тяжело.
          По всей зоне бедствия - части МВД и армейские подразделения. Они ведут спасательные работы, всюду поддерживают порядок, создают атмосферу надежности, которая очень нужна людям. Именно военные и милиция навели порядок с распределением поступающих грузов и в борьбе с мародерами (употребляю этот военный термин, принятый и для данной ситуации). Люди крайне болезненно восприняли весть о ворах и мародерах, требуя к ним самых жестоких мер ("позорят нацию, их надо расстреливать на месте", - слышал я неоднократно). Однако нужно подчеркнуть, что таких преступников - единицы, может быть, десятки. Это видно из публикаций в местных газетах об арестах и судах. Зато были тысячи людей, работающих самоотверженно на завалах, часто с риском для собственной жизни, сдающих найденные ценности. Среди таких и солдаты, и добровольцы, и даже выпущенные на время из тюрем заключенные.
          Население было искренне благодарно всем, кто пришел на помощь в день трагедии. Много говорили о "грузинских братьях". Двое молодых людей, подвозившие меня до Кировакана от грузинской станции (поезд дальше не шел вследствие повреждения линии) рассказывали: "Мы были в Спитаке уже в два часа дня 7-го. И трое суток непрерывно возили и раздавали хлеб, который дома пекли родители, родственники, знакомые". Также в числе первых были грузинские врачи. Потом - отовсюду. Из Ростова и Краснодара, например, группы медицинских работников прибыли в Ереван уже 7-го ночью, а утром, после бессонной ночи, сразу приступили к работе: оказывали первую помощь, лечили и оперировали, оперировали без конца. Я побывал в одной из самых крупных в республике Эчмиадзинской больнице.
          Исполняющий обязанности главврача Ара Михайлович Минасян, кандидат медицинских наук, человек лет тридцати на вид, вспоминая первый день трагедии, не может справиться с волнением. Приведу дословно фрагмент из записанного тогда его рассказа. "7-го декабря у нас тоже было землетрясение, но мы думали только у нас - потрясло немного и все. В 14 часов нам уже позвонили: бедствие большое, будут привозить раненых. В 15-30 пришла первая машина, потом одна за другой. Это были не машины скорой помощи, не подумайте, а грузовые, автобусы, даже самосвалы. Из них - крики, стоны и кровь, просто ведрами лилась на землю кровь. Открываешь дверь автобуса - оттуда вываливаются окровавленные люди с поврежденными конечностями. Чья нога, чья рука - не поймешь. Оторванные конечности, переломанные. В том числе уже мертвые… Знаете, я раньше никогда не плакал... Ну, есть люди, которые не могут плакать. Но тут не удержался. Убежал вот в этот кабинет, заперся и пять минут громко плакал. Думаю, так и другие. Потом мы справились с шоком и начали работать. К часу ночи число доставленных раненых достигло 200. К утру подоспели краснодарцы - 30 человек - врачи и медсестры. Трое суток мы не спали. Потом, когда поток раненых стал ослабевать, мы разбились на бригады и работали по графику, по 12 часов в сутки. Даже роды принимали, чего раньше, конечно, никогда не делали. У нас родилось 13 мальчиков и девочек, двое из них остались без матерей". Позднее, когда молодому травматологу этой же больницы я лишь упомянул о первом дне, у того сразу навернулись слезы. Он повел меня на обход ("чтобы сами увидели своими глазами"). Я выдержал только три палаты. Хотя шла уже третья неделя, работа шла в плановом ритме. Тяжело смотреть на людей и детей с аппаратами Илизарова и гирями на конечностях, которые врачи пытаются исправить, спасти. Но еще тяжелее - на выздоравливающих, которым некуда идти после выписки. Впрочем, всякий раз находились люди среди больных и родственников, которые брали таких к себе - "на время или на совсем".
          Так работали, разумеется, не только врачи, но и люди всех профессий. Я присутствовал на пресс-конференции в Совете Министров Армении, где Первый заместитель Министра путей сообщения СССР Г.М.Фадеев рассказывал о работе железнодорожников. При том, что погибли сотни железнодорожников и членов их семей, разрушено множество жилых домов, зданий, десятки километров железнодорожных путей, контактной и радиосвязи, мосты, сооружения, ситуация потребовала оперативности и сверхнапряжения. Понадобилось, например, принимать в два с половиной раза вагонов больше, чем "до", на станции Ленинакан, еще больше - в Спитаке. И замминистра говорил о людях, выносящих на своих плечах десятикратную нагрузку, работающих день и ночь, не просто много, но и профессионально. Он просил журналистов: "Поддержите людей, расскажите о них. Это же героизм! Никакого нытья, никаких жалоб. Люди понимают, что надо. Начальник станции Спитак, железнодорожник с 40-летним стажем, А.Б.Асатрян, похоронив сына и невестку, друзей и сослуживцев, собрал живых и немедленно организовал восстановительные работы. Когда я спросил его, что ему нужно для работы, он ответил: "Ничего. Давайте больше вагонов под разгрузку". Также действовал начальник станции Ленинакан О.А.Саркисян (замминистра всех людей называл по имени-отчеству полностью), и 9 декабря пошел первый поезд. Я встретил машиниста, который 36 часов находился на работе… Покажите людей!"
          Еще одна трагическая, почти не описанная в российской печати ситуация - это разрушения мелких сел и хуторов на большой территории. Дело в том, что на фоне гигантских разрушений трех городов зоны - Спитака, Кировакана, Ленинакана - громких, заслонивших всё, - об этих провинциях просто забыли. Не умышленно, просто не пришло сразу в голову, что и там могло тряхнуть. Хватились только на третий, а где-то и на четвертый день. А там уже 7 декабря сразу оборвалась всякая связь, прекратилась подача электричества, разрушились скотоводческие здания, погубив часть людей и скота. Люди ничего не могли понять, растерялись, были подавлены. "Я подумал, что пришел конец света, - сказал мне старый скотник, - самый настоящий. По Библии. Скотина воет страшно: одни от боли, раненые, другие - от голода, третьи от страха, общей паники. Вспоминаю, где должны были люди остаться. Машина помялась, трактор на нее упал. Бензин последний - и то вытек. Стою, как сумасшедший, во дворе фермы среди этого ужаса. Уже вечер. Света нет и ясно, что не будет. Темнота. Конец света. Но если я - Ной, - думаю, - Бог должен мне дать какой-то разум, какое-то знание, какие-то силы. А ничего нет…Потом женщины собрались - несколько человек, так в беспамятстве ходили взад-вперед. Потом ночь прошла, на утро начали что-то соображать, что дальше делать…"
          Надо сказать, что журналисты тоже выполняли свой долг с честью. Кроме ежедневных репортажей из зоны бедствия, что требовало в этих условиях большого напряжения, они организовали штабы помощи пострадавшим, взяли шефство над детскими больницами, а главное - заменили своих погибших коллег - районных газетчиков. В результате гибели тридцати работников редакций районных газет и типографий "Лусардзак" ("Прожектор") в Спитаке и "Банвор" ("Рабочий") в Ленинакане, а также разрушений редакционных и типографских помещений и оборудования в редакциях газет Кировакана, Степанавана и еще шести районов, газеты перестали выходить. Журналисты республиканских газет выпускали их на месте, живя в палатках. Печать была организована в Ереване.
          Сотрудники республиканской молодежной газеты "Комсомолец" 7 раз в неделю стали выпускать "Информационный бюллетень", передав все средства на его издание на счет Армянского отделения советского детского фонда. В бюллетень входили выпуски "Поиск" и "Надежда", посвященные розыску людей, потерявших родственников, друзей, сослуживцев. В выпуске "Надежда", подготавливаемом совместно с еженедельником "Семья", под шапкой "Дети ищут родных, родные ищут детей" - фотографии детей с известными данными о них. "Судьбы этих детей требуют особого участия, - говорится в редакционном сообщении, - вглядитесь в их лица, запомните скупые строчки информации. Одни пропали без вести, и их разыскивают родные. Другие, оставшиеся в одиночестве, разыскивают родных. Если вам что-нибудь о них известно, откликнитесь!" 19 декабря "Информационный бюллетень" вышел 100-тысячным тиражом на 12 страницах. Распространялся бесплатно в киосках "Союзпечати", расклеивался на остановках городского транспорта, в метро, подземных переходах, высылался в другие города. Впрочем, редактор "Комсомольца" Георгий Мартиросян и ответственный секретарь Гамлет Матевосян во время короткой на-шей беседы говорили на эту тему крайне неохотно. Дело было не в усталости и острейшем дефиците времени. Они очень боялись, как бы их не выделили из ряда других. На общем фоне это кажется им кощунственным. А я и не выделяю. Просто хочу сказать, что газетчики достойно выполняют свой долг. Так же, как врачи, спасатели, железнодорожники, солдаты .
          Группа Гостелерадио Армении - корреспондент В.Арутюнян, режис-сер А. Оганесян, оператор А. Маркарьян - снимала свой репортаж в Спитаке буквально в первые минуты после подземного толчка. Конечно, был в этом элемент случайности, кто мог такое предвидеть? Группа ехала в командировку в Кировакан, удар стихии за-стал ее в пути. В тот же день журналисты отсняли репортажи в Кировакане и Ленинакане. Уже через три часа материал был готов, вечером горькие кадры увидели миллионы телезрителей Армении.
          Эти журналисты были первыми. Позже по республи-канскому телевидению регулярно передавались большие программы о ходе событий, действиях раз-личных штабов, войск ПВО и МВД. Главное достоин-ство этих программ - оперативность, в эфир попада-ли самые свежие впечатления. И как же ждали этих сообщений в разных концах республики!
          Наибольший объем организованной работы взяли на себя партийные и комсомольские работники. В Спитаке, например, действовали штабы райкома партии, ЦК комсомола Грузии, ЦК комсомола Армении, штаб ереванского горкома партии. Спитакский районный штаб возглавил неутомимый Норайр Мурадян, секретарь Спитакского райкома, человек большого мужества и целеустремленности. О нем уже писала пресса, показывало телевидение. Газета "Коммунист" напечатала два его снимка - "до" и "после". Симпатичный молодой человек с густой черной шевелюрой в один день поседел, постарел буквально на 15 лет. "До" у него была большая семья, много друзей, единомышленников. Бывший директор швейной фабрики, сделавший ее конкурентноспособной среди многих зарубежных фирм (это в 80-е годы!!), став секретарем райкома, все силы отдал любимому Спитаку. В этом маленьком городе была не только промышленность республиканского, союзного и международного значения - лифтостроительный завод, мукомольная фабрика, мощный элеватор, швейная фабрика, здесь, благодаря горячей инициативе Н.Мурадяна, был известный на всю республику детский сад, образцовая школа и много-много другого, куда была вложена не просто энергия, а масса душевных сил. И вот в черный день 7 декабря в несколько минут погибли тысячи людей и все разрушено: дома, планы, мечты. Под руинами райкома нашли смерть десятки людей - сотрудников райкома и редакции газеты, и других учреждений, располагавшихся в этом здании. Несколько человек чудом в живых осталось. Тогда и потерял секретарь всю семью, 11 близких родственников и в полной мере разделил судьбу тысяч спитакцев. Не всякий такие удары выдержит. Это на пределе человеческих сил, человеческой психики. Норайр Мурадян выдержал: живя в палатке, питаясь кое-как, засыпая изредка, одетым, он с первых минут беспрерывно работал - ездил по объектам, говорил с людьми, отдавал распоряжения, работал со спасателями, железнодорожниками, сейсмологами, строителями, совместно с проектировщиками обсуждал образ будущего, возрожденного Спитака. Сам видел - несколько раз.
          Сто тридцать спасательных отрядов создали комсомольские активисты. Пять тысяч человек работали в зоне бедствия, 750 из них остались там встречать Новый год. ЦК комсомола Армении на проспекте Баграмяна в трагические дни после землетрясения походил на военный штаб. Координировались действия отрядов и групп, отдельных добровольцев. С первых дней был организован поиск тысяч и тысяч людей, потерявшихся в круговерти событий - погибших, пропавших без вести, эвакуированных, попавших в больницы, разлученных с родными. По нескольку раз в день в квадратном дворе ЦК комсомола в Ереване девушки вывешивали распечатанные на ЭВМ списки людей, затем появились еще и фотографии. Приходящие отовсюду люди жадно искали знакомые лица, имена…
          В мою задачу не входит создание всей картины борьбы с последствиями стихии. Я говорю лишь о том, что видел сам. И могу повторить за другими, что сравнение всей обстановки с войной - очень точное. Это наблюдается всюду: и в местах бедствия, и на дорогах, и на вокзалах, и в поездах, где массы людей с детьми и узлами стоят и лежат вповалку в проходах и тамбурах. К этому надо добавить начавшуюся еще до землетрясения трагедию беженцев из Азербайджана. Число их к этому времени превысило 170 тысяч, после землетрясения поток их не прекращался, напротив, увеличивался. И без того сложное положение с размещением и устройством этой массы людей резко усугубилось после того, как в результате землетрясения около полумиллиона человек осталось без крова! В такой обстановке очень важна моральная поддержка людям, потерявшим жизненное равновесие, веру в свое будущее. Журналисты не должны оставлять людей без внимания и в последующие месяцы, когда резко снижается общий поток информации о событиях, непосредственно связанных со стихией. Увы, так и получилось. И такая проблема остается до сих пор: главный, определяющий информационный повод прошел, но беды людские остаются, иногда растут. А журналисты уже потеряли к ним интерес…
          Следует сказать и об уроках. Ибо человек только тогда остается человеком, когда способен извлечь уроки из любой трагедии. Горько сознавать это, но пора смотреть правде в глаза: жертв могло быть меньше, много меньше. Изложу некоторые аспекты, составляющие большую проблему.
          При высоких достижениях нашей сейсмологической науки (я читал об этом высказывания крупных японских специалистов), в теорию и практику строительства было внедрено очень мало. Как известно, в Строительных нормах и правилах (СНИП) существует карта сейсмических зон, где были обозначены регионы СССР с сейсмичностью 7, 8 и 9 баллов по стандартной шкале Рихтера. Человечество до сих пор не способно с достаточной точностью предсказать сроки землетрясения, но места и примерный уровень предполагаемой катастрофы специалистам известны. Соответственно этому для каждого уровня сейсмичности в строительных нормах заложены конструктивные мероприятия - замкнутые железобетонные пояса по всему периметру здания - над оконными проемами и под плитами перекрытия, армирование стен, специальные конструкции лестничных клеток, фундаментов и т. п. Так вот Спитак и Ленинакан были отнесены к семибалльной зоне. Но почему? Ну, понятно, в 66-м только разрушенный Ташкент вынудил Госстрой СССР увеличить там проектную сейсмичность с 7 до 9 баллов. Наука, вероятно, была слишком бессильна в прогнозе степени бедствия. Однако 20 лет спустя положение изменилось. Как сказал академик Н.П.Лаверов в интервью корреспонденту ТАСС, "два года назад совет по сейсмологии рассмотрел специально районы, опасные с точки зрения землетрясений и выделил именно эту зону Северной Армении, как особо опасную" (газета "Коммунист", 23 декабря 1988 г.). Почему же не были приняты меры? К этому времени сейсмологи уже были способны определять активность зон оперативно и выдавать результаты строителям даже по небольшим площадям. Это и делалось впоследствии в районах бедствия. Но почему не были приняты меры в 1986 году? Почему регион не был переведен на более высокую ступень, хотя бы восьмибалльную сейсмичность? (Ведь опыт Ташкента уже был). Почему не были проведены укрепительные работы, профилактические мероприятия, инструктаж населения? За два года можно было многое успеть…Но что там 86-й, в начале 1988 года, за несколько месяцев до землетрясения, младший научный сотрудник
          Киевского Института геофизики Академии наук УССР Эмма Ивановна Несмеянович сделала доклад, опубликованный уже в апреле 1988 года в Томске, где предсказала зону и место Спитакского землетрясения. На рисунке, ею представленном, именно эта зловещая зона - Спитак, Ленинакан, Кировакан, а на графике - пик амплитуды с указанием срока - 7-13 декабря 1988 года! Я понимаю, вероятно, ученые не могли принять предсказания, не основанные на глубокой теории, но ведь Несмеянович, увы, оказалась права не один раз…Читая уже в 1989-м, в статье из мартовского номера "Техники молодежи" о мытарствах этой женщины, верно предсказавшей за десять лет как минимум 10 землетрясений, обивавшей накануне трагедий пороги многих научных и правительственных инстанций, засыпавшей их письмами и телеграммами, я почему-то вспомнил строчки Владимира Высоцкого: "Без умолку безумная девица / Кричала: "Ясно вижу Трою павшей в прах!" / Но ясновидцев - впрочем, как и очевидцев - / Во все века сжигали люди на кострах". За рубежом тоже есть предсказатели, они тоже оказываются не всегда правыми, но там часто принимают меры, уменьшающие возможные жертвы и разрушения, а иногда - выселяют целые города. Такое случалось не однажды в ряде стран.
          Теперь другое. Как оказалось, сейсмические волны во время декабрьской стихии были различной формы, амплитуды, характера распространения и разной силы. Не везде было 10 баллов, в отдельных местах - 9, 8 и даже 7 баллов. Можно с уверенностью сказать, что качественно выполненные антисейсмические мероприятия обеспечили бы сохранность домов в семибалльной зоне, а в 8-балльной помогли бы избежать жертв (дома бы потрескались, но люди бы не погибли). Но в том-то и дело, что на большинстве домов в зоне бедствия никаких антисейсмических мер не выполнено, это было видно сразу, при визуальном осмотре. Будучи в прошлом проектировщиком и строителем, я неоднократно сталкивался с этим (например, дважды в Дагестане, где работал на ликвидации последствий землетрясения с коллегами-ростовчанами). И вот то же встретил в Спитаке…
          Увы, та же картина наблюдалась при анализе обычной, не связанной с сейсмичностью, прочности материалов и конструкций, то, о чем народ говорит просто: "цемент ушел налево". Из железобетонных балок и плит сыпалась труха - сплошной песок, рвалась электросварка, наспех сляпаная бракоделом, гнулись, как пластмассовые линейки, ржавые металлические профили - явно меньшего сечения, чем проектные, трещали не пропитанные битумной мастикой деревянные балки, проваливались непрочные, не утрамбованные основания под фундаментом (а вместе с ним и целые здания) вследствие отсутствия подстилающего слоя. И так далее, можно продолжать эти причины до бесконечности. Здесь я хочу остановиться и спросить: до каких же пор этот позор будет продолжаться? Наша страна, наверное, единственная в мире, где с утра до вечера говорят об ответственности, но никто ни за что не отвечает. Рабочий - за брак, сделанный его руками, ученый - за бесполезные исследования, министр - за ошибочное развитие отрасли в течение десятилетий. Мы все проглатываем - от обнаженной арматуры бракованных плит на главной площади родного города до крупных аварий и катастроф, которые, как оказалось, случаются и у нас…Разумеется, большим достижением гласности явился сам факт информации о землетрясении, которая шла широко и практически сразу (по ереванскому телевидению - в 20 часов 7 декабря). Но, думаю, что даже в 1988-м этого уже было мало. Специалисты всех профессий отметили у себя отсутствие достаточного опыта для работы в экстремальной ситуации. (На мой взгляд, более всего к этому оказались готовы медицинские работники). Организация работ - как спасательных, так и всех остальных - по эвакуации людей, транспортированию и хранению грузов, разгрузочных операциях, по технике безопасности - увы, не была на должном профессиональном уровне. Об этом я много слышал (и видел) по армянскому телевидению из подробных репортажей о заседании правительственных комиссий. Я видел ряды бездействующих механизмов, мощнейшие краны и бульдозеры, стоящие без дела вдоль разрушенных улиц, множество беспомощных людей, лишенных простых механизмов, аппаратуры, приспособлений. Увы, у нас не оказалось квалифицированных оснащенных спасательных групп, какие прилетели к нам из-за границы. Тяжело было слышать слова французского спасателя, сказавшего: "Больно осознавать, что спасти можно было больше". Приходили горькие мысли. Ну, было время: Сталин отменил землетрясения и все стихийные (и не стихийные) бедствия. Они не могли происходить в стране победившего социализма. Но теперь же не 48-й год! У нас должны быть отработаны свои методы борьбы со всякими стихийными катастрофами, свои кадры, специалисты этого дела, своя техника. Так думалось тогда, ведь никаких служб спасения, никакого МЧС не было. Я не знаю, какому Богу молиться, что теперь в России есть Шойгу со своим ведомством (трудно понять, зачем ему, спасшему десятки тысяч жизней, заниматься политикой). Видимо, свой Шойгу теперь есть и в Армении. А тогда первые же иностранцы, прилетевшие на место катастрофы в первые часы после трагедии, спрашивали: а кто у вас занимается спасением людей? Наши не понимали даже, о чем идет речь, отвечали: ну, исполком, ну, райком, ну, милиция…А они не понимали нас, привыкших во имя якобы великой идеи (великой державы, великого государства, великой нации и т. п.) - к невысокой цене простой человеческой жизни. Так что теперь - спасибо Шойгу, но проблема заключается в приоритете ценностей: стала ли простая идея А.И.Солженицына о сбережении народа главной для современного общества? Как ни печально, пока еще на этот вопрос трудно дать положительный ответ…Думаю, что не только в России, но и на всем постсоветском пространстве.
          Трагедия в Армении научила многому. По большому счету - различению границы между добром и злом не там, где люди ее привыкли проводить. Для бывших советских, неверующих людей казалось странным, что высокий нравственный подвиг совершает кадровый партийный работник, а подонком оказывается пламенный диссидент, оппонент преступной власти; что крупный государственный деятель, ежедневно клявшийся в любви к народу, организует банду по разворовыванию гуманитарной помощи, а отбывающий срок за воровство заключенный, выпущенный из тюрьмы на свободу под честное слово, затерянный на раскопках, три дня упорно ищет милиционеров, чтобы отдать найденную им - без единого свидетеля! - шкатулку с драгоценными камнями и золотом; что бессовестные соплеменники на "жигулях" и "волгах" рванулись к падающим с неба в первый же день палаткам, которые на самолетах переправили иностранцы из далеких стран, не для того, чтобы доставить несчастным, сидящим на руинах своих домов, а украсть, а в это время русские солдатики, плача от сочувствия, снимали с себя бушлаты, делясь последним; что американский пенсионер на другой стороне планеты отдает свои доллары, чтобы на них купили одноразовые шприцы, югославские летчики их доставляют и погибают при приземлении, а на следующий день ими торгуют армяне на главном проспекте Еревана! Граница между Добром и Злом оказалась не национальная, не религиозная, не социальная и не политическая. А - нравственная. Все решает, оказалось, "нравственный закон внутри человека" - по Канту. Какая простая и какая очевидная, в сущности, мысль…
          В свете этих размышлений трагедия в Армении - та самая трещина, разделившая жизнь людей на ДО и ПОСЛЕ, - теперь воспринимается как знак, как граница между старой и новой жизнью, старыми и новыми принципами, старым и новым сознанием. Трещина в земле случилась за минуты, ее последствия будут сказываться десятилетия. А сколько надо времени, чтобы изменить собственное сознание?
          Все удивились тогда невиданному никогда ранее единению людей, всего мирового сообщества. Отчего это? Может быть, человечество в те дни впервые за много лет так остро почувствовало общность своей судьбы перед лицом назревающих катаклизмов? Но в той мудрости, которая - хочется верить - овладевает нами как обществом все больше и больше, очень важно осознание собственного "Я". Не как частицы абстрактного коллектива или общества, а именно как собственной личности. Размышляя об этом, я вновь вспоминаю худенькую ереванскую женщину, которая, повинуясь движению собственной души, изо дня в день, после работы неутомимо тащила тяжелую сумку по холмистым спитакским улицам, раздавая людям купленные на последние деньги свечи и мыло - то, в чем несчастные нуждались больше всего. Все, что могла дать…
          За несколько часов до Нового, 1989 года прибыл мой грустный поезд в Ростов. На перроне последними оказались двое - я, изможденный, небритый и полная симпатичная украинского вида блондинка средних лет. Она непрерывно проплакала всю дальнюю дорогу. Плакали многие, тогда я тактично молчал, но тут не выдержал - никого уже нет на перроне - и спросил: "у вас там родственники?" "Нет, - ответила она, - впервые поехала в эти края, ни разу в жизни не была дальше Сочи."
          - А зачем ездили?
          - Ребеночка хотела взять, сиротиночку, да вот не дали. Гоняли-гоняли по разным учреждениям, так и не дали.
          Она тяжело вздохнула и снова всхлипнула. Помолчав, я спросил:
          - А своих у вас нет?
          - Своих трое, да они уже выросли.
          - А где работаете?
          - Медсестрой на заводе, в медпункте.
          Про мужа уже не стал спрашивать, постеснялся. К тому же дошли до конца перрона. Мне к вокзалу надо было поворачивать, направо, ей же - к Лендворцу, налево.

© Акопов Александр Иванович

Фотографии корреспондента газеты "Ростовский университет" Ольги Шевель