исследованиях синтаксиса русского языка ХХ столетия не предпринималось попыток предложить его периодизацию. Более того, известные нам работы описывают активные процессы в синтаксисе, синтаксис "советской эпохи", "новое в синтаксисе", не давая более точной датировки [РЯСО-1968, Акимова -1980].
          В данной работе предлагается периодизация развития синтаксиса русского языка в ХХ веке. При создании этой периодизации учитывались две группы внешних факторов развития языка: социального и общекультурного характера. Первая группа не нуждается в разъяснении, так как именно с определенными явлениями и процессами в общественной жизни принято связывать новации в языке - такая позиция наиболее очевидно представлена в коллективных академических монографиях "Русский язык и советское общество", "Русский язык конца ХХ столетия" [РЯКХХС-2000] (разумеется, имманентные факторы там тоже отмечаются, особенно в РЯСО). Факторы общекультурного характера необходимо рассмотреть подробно, ибо, во-первых, именно они играют решающую роль в предлагаемой периодизации, а во-вторых, существование этих факторов не столь очевидно, вопрос о влиянии состояния культуры народа на новации в языке представляется недостаточно разработанным. Прежде чем предложить свое понимание этого вопроса необходимо сделать маленький обзор его недолгой истории (недолгой - так как мы ограничиваемся материалом развития синтаксиса русского языка в ХХ веке).
          Несмотря на несомненный и ярко выраженный социолингвистический подход к внешним факторам развития языка в ХХ веке (о внутренних мы в данной работе не говорим вообще), с начала 70-х группой исследователей Института русского языка АН СССР издается ряд коллективных работ о языке современной литературы, где языковые новации рассматриваются в тесной связи новыми процессами в литературе: субъективизацией, интимизацией повествования, приближением читателя к автору или герою, установкой на устное, непосредственным общением рассказчика с читателем, погруженностью в сферу сознания персонажа и т.д. [ВЯСРЛ-1971, ЯОСРХЛ -1977]. В этих работах утверждалась связь между новациями языка художественной литературы и активными литературными процессами. Читая эти исследования, можно сделать вывод, что тенденции литературного развития подсказывают и вектор развития языка художественной литературы, в частности синтаксиса нашего века. Иначе говоря, появление и направленность новых языковых явлений обусловлено внешними факторами, лежащими не в социальной, а в культурной плоскости.
          Аналогичные выводы следуют из монографии Ю.Н.Караулова "Словарь Пушкина и эволюция русской языковой способности" [Караулов -1992], где автор выявляет различия в языковом, культурном и прагматическом сознании людей двух разных эпох. Языковые новации рассматриваются как факт, свидетельствующий о и следующий из культуры и психологии личности конца ХХ века. Опять культуры, а отнюдь не общественных процессов (хотя и без них, конечно, в нашем вопросе обойтись нельзя).
          Очень важной вехой в кристаллизации понятия общекультурных факторов развития языка стала монография В.Г.Костомарова "Языковой вкус эпохи" [Костомаров -1994]. Признавая, что социальные метаморфозы вызывают аналогично направленные изменения в разных сферах жизни, в частности в языке, он выделяет и новый фактор, относящийся вовсе не к социальным: языковой вкус эпохи связан с психологической установкой масс. Это понятие языкового вкуса просто смыкается, следует из понятия культурной парадигмы эпохи, на которое мы предлагаем опираться, доказывая наличие общекультурных факторов языкового развития и строя на этом периодизацию динамики русского синтаксиса в ХХ веке.
          Культурологи, искусство- и литературоведы утверждают, что в культуре существуют два противоположных начала - аполлоновское и дионисийское (термин Ф.Ницше), бинарные первичные и вторичные стили (термин Д.С.Лихачева), антропоцентрическая и биокосмическая парадигмы (термин А.Якимовича), которые по закону маятника, выведенному Дм. Чижеским, регулярно сменяют друг друга. А.Якимович так характеризует эти парадигмы в ХХ веке. Он утверждает, что первая парадигма досталась ХХ веку от прошлого: ее источником был открытый Ренессансом римский идеал Homo Humanus, возникший как ценностная противоположность Homo Barbarus. Вырабатывается понятие Humanite, означающее сообщество просвещенных и гуманных людей плюс сам комплекс просвещенности и гуманизма. В рамках этого антропоцентрического цивилизационизма (или комплекса антропокультурности) возникает очень определенно структурированная картина мира. В центре и наверху системы ценностей помещается цивилизованный человек, руководствующийся Разумом и Моралью. Считается несомненным, что культура и искусство наличествуют лишь там и тогда, где и когда идеал Homo Humanus доминирует над внеположенными силами - хаосом, животными и иррациональными импульсами, мистикой, магией.
          Во всех видах и на всех уровнях искусства вырабатывается альтернативная парадигма, которая в качестве культуро-творческих идей предполагает такие факторы и силы, как экстаз, эрос и красота животности, магически-шаманские практики, жизнь и силу как самостоятельную, не нуждающуюся в оправдании ценность, космические энергии. Культура этого типа выдвигает вперед реалии, которые не подлежат контролю со стороны разумно-моральных ценностных иерархий, возникает эстетика новой первобытности. Такая парадигма получила название биокосмической, или антицивилизационистской.
          Представляется, что в языке действуют те же самые парадигмы, что и в искусстве, культуре. Первая парадигма - антропоцентрический цивилизационизм - унаследована языком от предшествующих столетий так же, как это свойственно для искусства, культуры и т.д. В языке она основана на соответствии между реальностью, действительностью и расчленяющим ее мышлением. Здесь так же, как в искусстве, жестко структурированная система; она стремится к наиболее адекватному формированию и выражению мысли, а наверху и в центре этой системы тоже разум, т.е. закономерности расчленения действительности и ее представления в языке. Если А.Якимович выделял в качестве ее высшей ценности человека, мораль, духовность, то в языке эти понятия имеют свои эквиваленты: примат разума, логики в формировании и выражении мысли, наиболее точное осуществление коммуникативной функции, иерархическая организация коммуникативной единицы, где второстепенное подчинено главному, где выписаны и нюансированы отношения между компонентами; вместо норм морали здесь выступает языковая нормированность.
          Вторая парадигма, альтернативная первой, антицивилизационистская, биокосмическая, возникла в языке в то же время, что и в искусстве, и не только одновременно, но и совместно.
          Нарушение, а часто и отказ от естественных связей, соотношений, пропорций, взаимораспоряжения, в искусстве авангарда, искусстве второй, альтернативной парадигмы, мне кажется, аналогичны происходящему в синтаксисе русского языка процессу ослабления и распадения связей, нарушению естественного совпадения, грамматических и интонационных границ предложения, широкому использованию грамматически не связанных структур.
          Просматриваются несомненные аналогии и в таких синтаксических явлениях, как неполнота предложения, вставочные конструкции, сегментация и ее наиболее распространенная разновидность - конструкция с именительным темы, повтор, неграмматическое (коммуникативное) обособление второстепенных членов. Ведь их общей особенностью является актуализация наиболее важного компонента информации, который в формальном отношении может занимать весьма незначительное место. При его актуализации возникает несоответствие между структурно-грамматическим и актуальным членением предложения: на первый план выходит тот компонент, который играет незначительную структурную роль, а главный член предложения остается в тени, вплоть до того, что он может и опускаться в неполном предложении.
          Таким образом, экстралингвистические факторы развития языка, в частности, синтаксиса ХХ века, не являются только социальными. Можно и нужно выделять лингвокультурологические, связанные с вовлеченностью языка в общекультурные парадигмы, ведь язык - это одна из форм культуры народа. И вектор языкового развития, как и других форм духовной культуры, определяются доминантной парадигмой культуры в данную эпоху.
          Это позволяет предположить периодизацию динамики синтаксиса русского языка в ХХ веке. Думается, что эта периодизация подходит для всех языковых уровней, для лексического, например, она наиболее очевидна; но авторам данной работы она проверена лишь на синтаксисе.
          С модернизмом в начале века в язык художественной литературы пришла вторая общекультурная парадигма. Футуристы требовали "уничтожить чистый, ясный, честный звучный Русский язык… Уничтожить устаревшее движение мысли по закону причинности, беззубый здравый смысл, симметричную логику…" [ПВСББ-1913]. Этот лозунг типичен для культуры дионисийского начала, ниспровергающей логику и разум и заменяющей их интуицией, творческим экстазом, прозрением.
          Но действие второй парадигмы культуры в языке начала века не надо искать в "отказе языка от беззубого здравого смысла". Ее надо видеть в появлении, а иногда и в высочайшей концентрации языковых явлений, характерных для этой парадигмы, в творчестве ряда литераторов, в том, что такого рода языковые инновации становятся стилеобразующими у ряда авторов. Хочется привести в пример несколько отрывков из прозы М.Цветаевой, типичнейшей для поэтики всех видов искусства второй парадигмы, с ее хаотичностью, фрагментарностью и бессистемностью.

Что обратное Наталье Гончаровой - той? Наталья Гончарова - эта. Ибо обратное красавице не чудовище, как в первую секунду может показаться, а - сущность, личность, печать. Ведь если и красавица - не красавица, красавица - только красавица.
"Наталья Гончарова"

Больше скажу: Вольтер жил в нем, и в каком-то смысле (не женитьба на Гончаровой, а… "Гаврилиада" хотя бы) в переводе на французский вернувшийся в свою колыбель; смерть Пушкина - рукой Дантеса - самоубийство.
"Наталья Гончарова"

          Здесь разрушена классическая синтаксическая иерархия предложения: отсутствует структурно и семантически обязательные члены предложения, нарушено управление (именительный вместо родительного падежа, творительный вместо родительного), изобилует вставные, грамматически не связанные с предложением конструкции, совершенно ненормативная пунктуация, бессоюзная связь предикативных единиц предельно затемняет синтаксические отношения между ними, расположение синтаксически главенствующего и зависимого на такой дистанции, что теряется эта связь в сознании читателя, затемняющий смысл повтор ("ведь если и красавица - не красавица, красавица - только красавица), парцелляция, просто, на мой взгляд, теряется синтаксическая связь между членами предложения (найдется ли грамматист, который восстановит все связи во втором из приведенных отрывков?).
          Фрагментарность, коллажность, расчлененность, нарушение иерархии, плевок "беззубому здравому смыслу", затемненность смысла, бесконечный повтор одного и того же слова с его переосмыслением (детали в изобразительном искусстве) - разве это не типичнейшие черты артефакта второй парадигмы - неважно, литературного, живописного, графического, музыкального? У читающего эти строки возникает естественный вопрос: почему этот неординарный цветаевский синтаксис является показателем целого этапа в развитии синтаксиса русского литературного языка ХХ века?
          Представляется, что вхождение синтаксических конструкций, характерных для второй парадигмы культуры, имеет стадиальный характер. Первая ступень - их рождение и функционирование в индивидуально-авторском идиостиле. Тогда второй ступенью будет широкое их использование в языке художественной литературы, в том числе и авторами, далекими от идей модернизма. Третьей ступенью будем считать их выход за рамки языка художественной литературы, употребление в различных функциональных стилях. Приведем в пример историю парцелляции. Первой ступенью было ее употребление в языке художественных произведений писателей авангардной ориентации, например, в творчестве Цветаевой, Маяковского, Олеши, в вошедшем в моду "рубленом" синтаксисе (отнюдь не только в прямой речи персонажей). Второй ступенью можно считать использование парцелляции в художественной литературе 60-70-х годов, причем не только авторами авангардной молодежной прозы (В.Аксеновым, А.Битовым, Г.Владимовым, Ф.Искандером), но и ориентированными на традицию и классику "деревенщиками", почвенниками ХХ века - В.Астафьевым, В.Распутиным, Ф.Абрамовым, В.Шукшиным.
          Третьей ступенью вхождения парцелляции в русский литературный язык стало ее широчайшее распространение за рамками языка художественной литературы - в публицистическом, научно-популярном и даже (!) научных стилях. Приведем несколько примеров:

Они решили, что Башмачкин - хороший, что любить его надо за то, что он - жертва. Что в нем можно открыть массу достоинств, которые Гоголь забыл или не успел вложить в Башмачкина.
П.Вайль, А.Генис. Русская речь.

В основе пастернаковского восприятия жизни лежала многосторонняя, все грани человека охватывающая и на редкость обостренная восприимчивость. Прежде всего - к нравственным впечатлениям. И наряду с ними к их чувственным проводникам. Л.Асмус. Творческая эстетика Б.Пастернака.

          Эта мысль о ступенях вхождения новых синтаксических конструкций в язык позволяет нам считать начало века, период господства второй парадигмы в культуре, первым этапом развития синтаксиса литературного языка ХХ века, хотя рассматриваемые нами конструкции в то время и не выходили за рамки художественной литературы и, более того, были характерны для стиля далеко не всех писателей.
          По закону маятника Чижевского дионисийское начало в культуре сменяется аполлоновским. Общий закон развития культуры здесь наложился на конкретную историко-политическую ситуацию в нашей стране: естественное, по Чижевскому, движение маятника в противоположную сторону вошло в резонанс с факторами общественно-политическими, с тоталитарным строем, который целенаправленно положил конец модернизму, второй парадигме. Авангард был остановлен на бегу… Эта ситуация в общественно-политической и культурной жизни страны не могла не отразиться и на состоянии языка, о чем красноречиво писал В.Г.Костомаров: "Тоталитаризм и авторитарность создавали некую атмосферу нравственной однозначности и чистоты, в которой нестерпимыми признавались любые отклонения от нормы - будь то гомосексуализм или формальное искусство, эстетизм или упаднические стихи. И… в такт атмосфере даже естественные колебания (языковой - Е.П.) нормы казались нежелательными…" [Костомаров - 1994]. Социалистическому реализму, или, как его сейчас справедливо называют, советскому классицизму, в искусстве и литературе соответствовала и строгая нормированность, иерархия, системность в состоянии языка, что можно считать вторым этапом в развитии синтаксиса ХХ века, господством первой парадигмы.
          Общеизвестно, что во времена хрущевской оттепели происходит определенная либерализация, и новое "закручивание гаек" никогда уже не приняло тех масштабов, не имело той силы, как в сталинские времена. В некоторых сферах идеологический диктат и регламентация вынуждены были отступать, в частности, это коснулось такой трудноконтролируемой стороны, как синтаксис языка художественной литературы, а вслед за этим и литературного языка вообще. Синтаксические инновации, вспыхнувшие в "молодежной прозе" (В.Аксенов, Ф.Искандер, А.Битов, Г.Владимов и др.) даже не были заклеймены как "стиляги", в чем не раз обвинялись и читатели, и издатели, и авторы "молодежной прозы". Эти конструкции уже не уходят из литературы, попадая в произведения писателей, которые и сами никогда не считали себя нон-конформистами и неформалами. Они переходят в публицистику, а чуть позже - в научно-публицистический и научный стиль. Это можно считать третьей и последней ступенью вхождения в язык конструкций актуализирующего синтаксиса, тех самых конструкций, которые были "желтой кофтой", "плевком общественному вкусу" в прозе модернистов начала века. Их "право на жизнь" в языке ХХ века было зафиксировано в многотомной академической монографии "Русский язык и советское общество". Это и был новый отлет маятника, возвращение ко второй парадигме культуры. Это мы и будем считать третьим этапом развития синтаксиса ХХ века.
          Четвертый период, который можно датировать с начала перестройки до наших дней, гораздо однозначнее. Здесь наблюдается абсолютное господство (или разгул?) второй парадигмы. Свойственные ей вызов, бунтарство, "анархизм", бессистемность проявились в беспрецедентном расшатывании норм языка, которое пугает многих, лингвистов и непрофессионалов в языкознании, и даже ставит на повестку дня вопрос о гибели языка. Неслучайно в начале 90-х Ю.Н.Караулов провел опрос ведущих лингвистов страны об их отношении к кризисному состоянию языка, результаты которого отразились в его книге "О состоянии русского языка нашего времени" [Караулов - 1991]. Как же связаны эти тревожные процессы в языке с состоянием культуры, триумфальным шествием второй парадигмы со второй половины 80-х до наших дней?
          Сегодняшнее плачевное состояние языка и искусства в России является прямым следствием жесткой регламентации предшествующих десятилетий. Горбачевская перестройка вернула второй, альтернативной парадигме культуры право на жизнь во всех сферах. Демократизация общества разрушает единую культурную норму, единый стиль культуры, обеспечивает культурный плюрализм. На смену единообразному во всем соцреализму, этому классицизму ХХ века, приходит многоликий постмодернизм, но не как только художественный стиль или отдельное течение, а как тип культуры, как воплощение второй культурной парадигмы, противостоящей "комплексу антропокультурности".
          Постмодернизм - это новая стадия развития второй, нигилистической, антицивилизационистской парадигмы ХХ века. И в русском искусстве он не вызвал к жизни высоких образцов, а напротив, имел вторичный по отношению к западному характер. Это эпигонство вошло в резонанс с нашим отечественным стремлением освободиться от жесткой регламентированности тоталитарной эпохи - и началась вакханалия растаптывания всех и всяческих табу. Эта практика была возведена в квадрат рыночными отношениями, необходимостью привлечь внимание, поразить. И это часто становится самоцелью и для художника, и для "художника слова", и для журналиста, играющего огромную роль в формировании языковой моды благодаря СМИ. С едким сарказмом характеризуя в "Новом мире" "актуальные проблемы актуального искусства", С.Файбисович пишет: "В этой ситуации "актуальным" сознанием овладела новая идея - привлечь к себе внимание любой ценой. Достижения наших местных художественный сил (как раз подключившихся к мировому процессу) на этом этапе неоспоримы. Наиболее привлекательной для них формой оказался радикальный жест - эскалация чистого эпатажа (с одной стороны, богатая традиция артистического скандала, восходящая к декадентству, с другой стороны, богатейшая традиция российско-советского хамства). Прилюдное обнажение тел, выкладывание из них неприличных слоев, кусание людей, спускание штанов, публичные естественные отправления, половые сношения и извращения стали наиболее ходким и приветствуемым критикой художественным товаром - главным образом здешнего искусства слова принадлежать народу" [Файбисович - 1997].
          К сожалению, процессы, наблюдаемые сегодня в речевой деятельности, соответствуют происходящим в искусстве постмодернизма.
          Демократизация, а по более точному термину В.Г.Костомарова, либерализация происходит на всех языковых уровнях. В фонетике упрощенные формы разговорно-просторечного характера стали приметой некогда священной области былой кодифицированности. В речи дикторов радио и телевидения опрощения типа "бу[ъ]т", в[ы] грали, де[ъ]шка (девушка), ч[ьо] (чего)" стали для нас вполне привычными. Характеризуя особенности современного вокализма, В.Шапошников восклицает: "Сокращение сверх "положенного", выпадения и звуковые стяжения в образованной речи не просто многочисленны - массовы. Что есть норма, а что licentia poetica?" и далее: "Увы, оборотная сторона демократизации - вульгаризация" [Шапошников -1998].
          Самые яркие процессы, разумеется, характеризуют лексический строй, и они привлекают наибольший интерес лингвистов.
          Кажется, наиболее активным процессом в лексике нашего времени стало смещение стилей. На это обращают внимание и общественность, и журналисты, и лингвисты. Например, В.Г.Костомаров пишет об этом: "Наиболее общей чертой становится разностильность, смешение или смещение стилевых пропорций, причем наиболее яркой приметой выступают соединение обиходно-сниженных элементов, вплоть до вульгарных, с сохраняющимся наследием предшествующей эпохи - канцеляризмами" [Костомаров -1994].
          Читая работы лексикологов о современных процессах в лексике, все время возвращаешься мыслью ко второй парадигме культуры ХХ века и к ее современному постмодернистскому этапу. То безудержное смешение стилей, лексико-семантических полей, устаревших церковно-славянских слов и мощной волной хлынувшей заимствованной новой лексики - то, что отмечают лексикологи как характерный процесс наших дней - не параллелен ли он свойственной искусству постмодерна коллажности, цитатности?! Ведь в произведении постмодернизма не просто ощущается та или иная традиция - здесь прямая установка на привлечение элементов, отсылающих зрителя (читателя, слушателя) к известным произведениям, авторам.
          Еще одна, и несомненная, параллель лексики с искусством постмодерна, а точнее, с отмеченной выше со ссылкой на С.Файбисовича его особенностью - детабуизацией всего в целях привлечения внимания. К сожалению, сегодняшняя речевая практика дает право говорить о коллективной манере изъясняться грубо и бранно, допускать табуированные слова в ситуациях, ранее не допускающих их, вплоть до высоких политических трибун и теле-, радиопередач на многомиллионную аудиторию, театра, кино, художественной литературы.
          Из грамматических процессов нашего времени, формирующих вторую парадигму, надо отметить опрощение грамматической системы и простую грамматическую небрежность, тоже ставшую коллективной манерой, языковой модой. Сюда относится и рядоположение слов разного управления, и абсолютное употребление сильноуправляющих глаголов, и вообще потеря сильноуправляемого компонента, и употребление в КЛЯ просторечных форм ("капает, езжает, полоскает"). Все эти отмеченные В.Г.Костомаровым процессы и явления не только выражают языковой вкус эпохи (так называется его книга), но и формируют постмодернизм - "фокус нашего самосознания, атмосферный параметр действительности" [Калугина -1996]. Постмодернизм как современный этап развития второй, альтернативной, антицивилизационистской, нигилистической парадигмы ХХ века.
          Подводя итоги, можно сказать, что: 1) помимо социальных, существуют общекультурные экстралингвистические факторы развития синтаксиса русского языка в ХХ веке; 2) признание вовлеченности синтаксических процессов в общекультурные парадигмы позволяет дать периодизацию развития синтаксиса ХХ века, выделив четыре этапа в соответствии с господством антропоцентрической или альтернативной ей парадигмы.

Литература:

1.	Акимова-1985. Акимова Г.Н. Новое в синтаксисе современного русского языка. -М., 1985.
2.	ВЯСРЛ-1971. Вопросы языка современной русской художественной литературы. -М., 1971.
3.	Калугина-1996. Калугина Т. Постмодернистская парадигма как защитный механизм культуры//Вопросы искусствознания.1996. №1. С.194.
4.	Караулов-1991. Караулов Ю.Н. О состоянии русского языка современности. -М., 1991.
5.	Караулов-1992. Караулов Ю.Н. Словарь Пушкина и эволюция русской языковой способности. -М.,1992.
6.	ПВСББ-1913. Первый Всероссийский съезд баячей будущего. Хроника//За семь дней. 1913. №32. С.5.
7.	РЯКХХС-2000. Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995). -М., 2000.
8.	РЯСО-1968. Морфология и синтаксис современного русского литературного языка. Русский язык и советское общество. -М., 1968.
9.	Файбисович-1997. Файбисович С. Актуальные проблемы актуального искусства //Новый мир. 1997. №5. С.186.
10.	Шапошников-1998. Шапошников В. Русская речь 1990-х. Современная Россия в языковом отображении. -М., 1998.
11.	Якимович-1997. Якимович А. Парадигмы ХХ века// Вопросы искусствознания. 1997. №2. С.127-128.
12.	ЯОСРХЛ-1975. Языковые особенности современной русской художественной литературы. Проза. -М., 1975.