"Тень русской ветки на мраморе руки" А.Люксембург

КУЛЬТУРА

Александр Люксембург,
доктор филологических наук,
профессор

[о поэзии Владимира Набокова]

ногое переменчиво в литературных судьбах и читательском восприятии: 20 лет назад лишь в диссидентских кругах распространялись бледные оттиски-ксероксы эмигрантских изданий набоковских романов, 10 лет назад начались первые робкие попытки, вызывавшие далеко неоднозначную реакцию отечественной критики, вернуть писателя в Россию, а в нынешнем году литературная общественность уже с энтузиазмом отпраздновала двойной юбилей - 200-летие со дня рождения А.С.Пушкина и 100-летие со дня рождения В.В.Набокова.
          Владимир Набоков Точная дата, впрочем, как и многое другое в жизни и творчестве Владимира Набокова, затуманена флером мистификации: это то ли 22, то ли 23 апреля 1899 года (разночтение объясняется переходом на новый стиль). Сам писатель любил подчеркивать как упомянутую хронологическую общность c Пушкиным, так и тот факт, что день его рождения совпадает с шекспировским. И не красного словца ради. Знатокам его литературного наследия хорошо известно, что пушкинская тема становится своеобразной смысловой осью его русскоязычной части, в то время как в англоязычной со всей определенностью доминирует Шекспир. Набоков полагал, что каждый, пишущий как на русском, так на и английском языке, обязан сверяться с тем, кто проложил столбовую дорогу родной словесности.
         Сегодня основные факты жизни и творчества Набокова достаточно хорошо известны, поэтому ограничимся конспективным их пересказом. Будущий писатель родился в знаменитой и много сделавшей для развития России семье. Его отец Владимир Дмитриевич Набоков был одним из основателей конституционно-демократической партии и убежденным сторонником приобщения России к нормам европейской цивилизации. Отцовская фигура и связанные с ней нравственные ценности постоянно присутствуют во всех основных написанных Набоковым текстах.
         Безмятежно-блаженное баснословное детство, реконструированное позднее в автобиографии (русская версия - "Другие берега", английская - "Память, говори!") оборвалось с Октябрьским переворотом и гражданской войной. С 1919 г. начались скитания в эмиграции: сперва учеба в Кембридже в 1919-1922 гг., затем долгий и непростой период жизни в Берлине, где Набоков женился в 1922 г. на Вере Слоним (ей посвящены все его романы) и где в 1934 г. родился его единственный сын Дмитрий, и, наконец, относительно непродолжительный парижский, под которым жирную черту провела оккупация Франции нацистами в 1940 году.
         На этот, по набоковской терминологии, "второй виток спирали" приходится пик русскоязычного творчества писателя: им были изданы романы "Машенька" (1926), "Король, дама, валет" (1928), "Защита Лужина" (1930), "Подвиг" (1932), "Камера обскура" (1933), "Отчаяние" (1934), "Приглашение на казнь" (1936), "Дар" (1938) и сборники рассказов "Возвращение Чорба" (1930) и "Соглядатай" (1938). В этот период писатель публиковался под псевдонимом "В.Сирин", полагая, что литературное имя необходимо ему, чтобы избежать путаницы с его знаменитым в кругах русской эмиграции отцом.
         Крутой поворот в литературной судьбе Набокова произошел в 1940 г., когда, спасаясь от нацистской оккупации, он переселился вместе с семьей в США. На протяжении многих лет он преподавал в ряде американских университетов, так как, разумеется, нуждался в гарантированном источнике существования. Впрочем, лекторская работа не была Набокову так уж в тягость, в чем легко может убедиться каждый, кто прочтет опубликованные лишь посмертно тома его историко-литературных анализов: "Лекции по русской литературе", "Лекции по литературе" и "Лекции по 'Дон Кихоту'".
         Переезд в США, обозначивший начало "третьего витка спирали" набоковской биографии, совпал с переходом его преимущественно на английский язык. Впрочем, первый его англоязычный роман "Подлинная жизнь Себастьяна Найта" (1940) был написан еще в Европе - в 1938 г. Расставание с родным языком и обретение нового далось писателю нелегко, но ощущалось им как совершенно необходимое. Ему внутренне претила перспектива оставаться малоизвестным за пределами узкого эмигрантского круга литератором-изгоем, он ощущал в себе достаточный потенциал, чтобы претендовать на большее, и справедливости ради надо отметить, что он не ошибся: признание пришло к нему, прежде всего, по ту сторону Атлантики. Сам Набоков в своих мемуарах "Другие берега" так описывает опасности, связанные со сделанным им выбором:
         "Когда, в 1940 году, я решил перейти на английский язык, беда моя заключалась в том, что перед тем, в течение пятнадцати с лишком лет, я писал по-русски и за эти годы наложил собственный отпечаток на свое орудие, на своего посредника. Переходя на другой язык, я отказывался, таким образом, не от языка Аввакума, Пушкина, Толстого - или Иванова, няни, русской публицистики - одним словом, не от общего языка, а от индивидуального, кровного наречия. Долголетняя привычка выражаться по-своему не позволяла довольствоваться на новоизбранном языке трафаретами, - и чудовищные трудности предстоящего перевоплощения, и ужас расставаться с живым, ручным существом ввергли меня сначала в состояние, о котором нет надобности распространяться; скажу только, что ни один стоящий на определенном уровне писатель его не испытывал до меня".
         За "Себастьяном Найтом" последовали роман "Под знаком незаконнорожденных" (1947) и первая версия мемуаров, но только "Лолита", опубликованная в 1956 г. в сомнительном парижском издательстве "Олимпия пресс", вызвавшая громкий (и, разумеется, совершенно незаслуженный, связанный с непониманием авторского замысла) скандал и лишь в 1958 г. наконец переизданная в США, сделала имя Набокова знаменитым в масштабах всего мира. На американский период приходится также роман "Пнин" (1957), отразивший опыт преподавания в университетах США.
         А затем последовал последний, четвертый "виток спирали": Набоков переселяется в Швейцарию, где, живя в фешенебельном отеле в курортном городке Монтрё, публикует свои наиболее изощренные в формальном отношении романы: "Бледное пламя" (1962), "Ада" (1969), "Просвечивающиеся предметы" (1972) и "Смотри на арлекинов!" (1974).
         Хотя мировая слава Набокова обусловлена преимущественно виртуозными свойствами его прозы, поэзия занимает в его творчестве значительное место, и многие стихотворения способны доставить безусловное эстетическое наслаждение даже самым изощренным ценителям. Первый сборник с незамысловатым названием "Стихи" юный Набоков опубликовал за свой счет в 1916 году. В большинство изданий набоковской лирики произведения данного сборника, являющиеся по сути своей ученическими и весьма несамостоятельными, не включены или в лучшем случае помещаются составителями в приложении. Вместе с тем ценителям творчества Набокова они могут показаться весьма интересными, так как в полной мере отражают накал первой его любви к Валентине Шульгиной, ставшей прототипом Машеньки в одноименном романе и Тамары в автобиографии "Другие берега".
         Основные стихотворения поэта вошли в сборники "Горний путь" (1923), "Гроздь" (1923), "Возвращение Чорба" (1930; первое издание этого томика включало и рассказы, и лирику) и "Poems and Problems" (Стихотворения и шахматные задачи, 1970; в это эксцентричное по составу издание автор включил 39 своих русских стихотворений с параллельными английскими переводами, 14 английских стихотворений и 18 составленных им шахматных задач). Множество набоковских стихотворений рассеяно по различным эмигрантским периодическим изданиям. Основная их часть попала в книгу "Стихи", выпущенную Верой Набоковой в 1979 году в издательстве "Ардис".
         Г.Струве отмечал, что "редко у какого другого поэта между стихами раннего и позднего периода лежит такая пропасть, как у Набокова"^[1]. Сам он в стихотворении "Мы с тобою так верили в связь бытия" (1938), написанном в Париже, обращаясь к своей юности, писал:

Мы с тобою так верили в связь бытия,
но теперь оглянулся я - и удивительно,
до чего ты мне кажешься, юность моя,
по цветам не моей, по чертам недействительной!

         По существу Набоков согласился со знаменитым исследователем "русской литературы в изгнании" в предисловии к сборнику "Poems and Problems", где мы обнаруживаем следующую выразительную автохарактеристику: "То, что можно выспренне назвать европейским периодом моего версификаторства, распадается, по-видимому, на несколько обладающих заметными отличительными особенностями периодов: первый, когда создавались страстные и банальные любовные стихи <...>; следующий, отражающий полное отторжение так называемой Октябрьской революции; период, продолжавшийся почти до самого конца 1920-х годов, когда я был своего рода хранителем личного музея и культивировал византийскую образность (иные читатели ошибочно усматривали в этом интерес к "религии", хотя последняя, если не считать чисто стилизаторских задач, всегда оставляла меня равнодушным); затем наступил период, растянувшийся на десятилетие, а то и больше, когда я исходил из того, что каждое стихотворение должно иметь сюжет и повествовать о чем-то (выражая подобным образом свое неприятие хилой худосочности "парижской школы" эмигрантской поэзии); и, наконец, в конце тридцатых годов наступило освобождение от этих оков, которые я добровольно избрал для себя (в последующие десятилетия оно обозначилось с еще большей очевидностью), и это выразилось как в меньшей продуктивности, так и в запоздалом обретении строгости стиля"^[2].
         Как поэт Набоков связан с традициями Серебряного века. В его стихотворениях обнаруживаются многочисленные переклички с другими видными поэтами эпохи - В.Ходасевичем, Б.Пастернаком, А.Белым, Б.Пастернаком, А.Блоком, К.Бальмонтом, И.Буниным. Особенно ощутимо присутствие последнего, и в одном из стихотворений сборника "Гроздь" Набоков даже клялся: "...ни помыслом, ни словом не согрешу пред музою твоей". В ряде случаев речь может идти не столько о сходстве мотивов и формальных элементов версификации, сколько о пародировании. Так, в стихотворении "О правителях" очевидна направленность против В.Маяковского.
         О 14 англоязычных стихотворениях из сборника "Poems and Problems", написанных в 1940-1950-х годах в Америке, опубликованных эстетским журналом "Нью-Йоркер" и существующих только в английских версиях, сам Набоков отзывался с определенной сдержанностью. "В чем-то (писал он) они по текстуре своей уступают моим русскоязычным сочинениям, что, без сомнения, обусловлено отсутствием в них тех внутренних словесных ассоциативных связей с делами давно минувших дней и непрестанным напряжением мысли, которые ощутимы в стихотворениях, создавашихся на родном языке, когда тоска изгнания без устали нашептывала что-то на ухо, а неопределенные воспоминания детства побуждали звучать даже самые заржавевшие потаенные струны"^[3].
         Нет необходимости воспринимать это утверждение Набокова буквально. Вся его жизнь, как мы знаем, была постоянной чередой мистификаций, а избранная им роль предполагала непременное подчеркивание потерь, связанных с устратой родного языка, и сознательное принижение всего того, что было приобретено в связи с переходом на чужой. В предисловии к русскому изданию своей автобиографии Набоков, в частности, писал: "Когда, в 1940 году, я решил перейти на английский язык, беда моя заключалась в том, что перед тем, в течение пятнадцати лет, я писал по-русски и за эти годы наложил собственный отпечаток на свое орудие, на своего посредника. Переходя на другой язык, я отказывался, таким образом, не от языка Аввакума, Пушкина, Толстого - или Иванова, няни, русской публицистики - словом, не от общего языка, а от индивидуального, кровного наречия. Долголетняя привычка выражаться по-своему не позволяла довольствоваться на новоизбранном языке трафаретами, - и чудовищные трудности предстоящего перевоплощения, и ужас расставанья с живым, ручным существом ввергли меня сначала в состоянье, о котором нет надобности распространяться; скажу только, что ни один стоящий на определенном уровне писатель не испытывал его до меня"^[4].
         Тем не менее, у Набокова сложилась достаточно устойчивая репутация значительного англоязычного поэта, причем особым уважением среди профессиональных литераторов пользуется поэма "Бледное пламя", являющаяся одним из структурных элементов одноименного романа. Набоковская англоязычная поэзия - изысканная, рафинированная, сугубо литературная - убедительно подтверждает авторский тезис о "запоздалом обретении строго стиля". Среди помещенных здесь стихотворений особого внимания заслуживает "О переводе 'Евгения Онегина'" (On Translating 'Eugene Onegin'), написанное в связи с выполненным Набоковым прозаическим переводом пушкинского шедевра и подготовленным им 4-томным комментированным его изданием. Владеющий английским языком читатель настоящего издания заметит преломление в этом стихотворении весьма неортодоксальных взглядов Набокова на некоторые важные аспекты переводческого мастерства.
         В творчестве позднего Набокова доминирует, конечно же, проза. Как и герой во многом автобиографического "Дара" Федор Константинович Годунов-Чердынцев, он,по-видимому, начинает чувствовать, что муза зовет его иначе распорядиться своим талантом. Недаром поэт Кончеев, двойник Федора, бросает ему в названном романе следующие значимые слова: "Вы-то, я знаю, давно развратили свою поэзию словами и смыслом, - и вряд ли будете продолжать ею заниматься. Слишком богаты, слишком жадны. Муза прелестна бедностью".
         И действительно, стихотворения Набокова не главное, им написанное. Как отметил еще Г.Струве, это "стихи прозаика". Но это, разумеется, нисколько не умаляет их ценности. Читатель, не являющийся профессиональным исследователем истории литературы и не отягощенный предубеждениями и оценочными категориями, сумеет просмаковать немало изящных набоковских поэтических пассажей и строк и вкусить их пряную прелесть.

          [1] Струве Г. Русская литература в изгнании. Париж, 1984. С.165
          [2] Nabokov V. Poems and Problems. N.Y., 1981. P.14 (Пер. А.М.Люксембурга)
          [3] Ibid. P. 15 (Пер. А.М.Люксембурга)
          [4] Набоков В. Другие берега // Собр. соч. Т.4, С.133.

Непостоянный обожатель очаровательных актрис [Н.Забабурова]