"Властитель дум и бездумье власти" О.Лукьянченко, А.Хавчин

Олег Лукьянченко,
Александр Хавчин

Властитель дум и бездумье власти
(диалог об А.И.Солженицыне)

оводом для диалога ростовских писателей Олега Лукьянченко и Александра Хавчина о взаимовлиянии литературы и политики, о роли художника в этом процессе стало недавнее интервью А.И.Солженицына телевизионной программе "Итоги".

          А.Х. - Слушая Александра Исаевича, я испытал некое подобие шока. Конечно, не от того, ЧТО он говорил - говорил он как раз очень умно и правильно,- а от самого факта: живой классик обсуждает текущие события... Ну, почти как если бы Андрей Платонов, Михаил Булгаков или Владимир Набоков стали бы обсуждать действия премьера Путина и предстоящие выборы...
          Значит, Солженицына живо волнуют эти проблемы и он верит, что его слово способно кого-то образумить, на что-то повлиять? Вряд ли кому-то в США или Франции пришло бы в голову обратиться за политическими комментариями на злобу дня - к крупнейшему национальному писателю. Но там, за бугром, все спокойненько, Россия же всегда - на переломе, перепутье, "судьбоносный момент" у нее длится десятилетиями и веками. А ведь именно в такие эпохи литература становится орудием религиозной и политической борьбы, прямой пропаганды. "Материал"-то у писателя и у публичного политика один - слово.
          Как не задуматься об особом пути и особой роли русской литературы, о русском обществе, привыкшем ценить художника прежде всего как учителя, страстотерпца, пророка.
          О.Л. - Сейчас, пожалуй, уже отвыкшем. И, на мой взгляд, напрасно. Общим местом нынешней либеральной идеологии стало представление, что такая, сверхлитературная, роль писателя в обществе была органичной и необходимой во времена тоталитаризма, отсутствия гражданских свобод, когда литератор был не только и не столько художником, сколько властителем дум, проповедником, пророком. Нынче же все эти качества литературой утрачены в силу естественных причин: теперь у нас свобода. Боюсь, лишь иллюзия свободы. По моему выношенному убеждению, так называемая "новая Россия" - всего лишь мутация прежнего режима, прежней системы, успевшая уже обрасти множеством свежих мифов: миф о демократии, миф о свободе слова, предпринимательства и т.д. Создаваемое мутированно сервильной прессой "общественное мнение" описывает реальность в крайне примитивных, "ярлыковых" оппозициях: коммунисты - демократы, правые - левые, "патриоты" - западники и т.п., не только спрямляя сложность лежащих за этими словами явлений, но и не вникая в сущность самих понятий.
          Мощь Солженицына как мыслителя и проповедника сегодня в том и состоит, что он пытается, как и сорок, и тридцать лет назад, внушить людям мысль, в общем-то очевидную, хотя внятно никем не озвученную: власть снова (как и тогда!) их обманывает, эксплуатирует и душит; методы иные - только и всего.
          А.Х. - А по-моему, этот тезис сегодня только ленивый не озвучивает... Другое дело, что в устах Солженицына он приобретает абсолютную бесспорность: всемирная слава, высочайший моральный авторитет. Однако придется признать, что и славой, и репутацией Александр Исаевич обязан не столько "чисто" художественным достоинствам своих произведений, сколько все тем же внелитературным обстоятельствам. Звук шагов может разрушить стальной мост, вот так и книга вдруг попадает в самую болевую точку, в резонанс с внутренним настроем общества и ее собственная сила тысячекратно увеличивается. Трудно переоценить воздействие "Одного дня", "Архипелага"... Но ведь воздействие было не эстетическое...
          Мне всегда казалось, что Солженицын сознательно подчинил, даже принес в жертву политике, пропаганде, учительству свой громадный пластический, живописательский дар. Что опять же вполне в традициях русской литературы, русского общества.
          О.Л. - Да, существует мнение, и довольно распространенное, что как художник Солженицын слабоват. Вспоминается байка, не знаю, насколько достоверная, будто он написал некогда Набокову, что тот более достоин Нобелевской премии, чем сам Солженицын. А великий сноб ехидно заметил, что в письме имелись погрешности противу стиля. Не берусь судить, так это или нет, но мне представляется, что великие писатели на Руси нередко писали плохо. Можно закавычить последнее слово, можно оставить так, это уж кому как нравится, но, допустим, Толстого легко упрекнуть в пресловутой корявости, Достоевского - в излишнем мелодраматизме и скудости живописной палитры. Да мало ли... Однако ж все это не мешает им оставаться великими писателями. Потому что для них главным критерием художественности был тот, что ныне выведен из категории эстетических,- правда жизни. Он был базовым еще не так давно, для "Нового мира" Твардовского. Полагаю, что таковым же остается и для Александра Солженицына. Потому-то Солженицын и не нужен нынешней власти, во-первых, и относительно безопасен для нее, во-вторых. Ибо нынешняя ситуация в отношениях художник - власть и, шире, художник - общество четко формулируется двустишием В.Корнилова:

Говори и пиши, что хочешь,-
Слушать некому и читать.

          А.Х. - А может, как раз это состояние и нормально, и желательно для нормального общества? А поэт в роли "вечевого колокола", трибуна, властителя дум, тем более администратора - явление противоестественное, болезненный симптом? Флобер называл политику занятием для негодяев...
          О.Л. - А Поль Валери - искусством принуждать людей выносить решения о том, чего они не понимают.
          А.Х. - Многие "чистые" художники с презрением, даже брезгливостью относились к "социальному заказу", "воспитательной роли литературы", к вторжению публицистики в сферу чистого художества, тем более - к участию писателя в политике как таковой (хотя общественная жизнь, на мой взгляд, не менее достойный источник поэтического вдохновения, чем любовь и природа). Они соглашались - в лучшем случае - участвовать в исправлении и смягчении нравов посредством Прекрасного.
          Но не меньше примеров другого рода. Писатель, как правило, человек неглупый и образованный. Притом - по определению - с обостренным интересом к нравственным вопросам, с болезненной реакцией на все несовершенства мироздания. Довольно часто - с четким ощущением своего гражданского долга, с идеями относительно общественного переустройства. С достаточно развитым честолюбием (это качество сам Лев Толстой считал профессионально необходимым). Понятно, что именно в неблагополучных странах и в "непростые времена" литераторы лезли в политику, а главное - были политикой востребованы.
          Но кто из них был в этой деятельности удачлив? Литераторы не созданы для рутины управления. Гавел на посту президента Чехословакии, кажется, одно из очень немногих исключений, он удачно вписался в антураж, но только потому, что у них эта должность скорее представительская, символическая. А практически руководить - это совсем другая профессия. И не надо смешивать художника, бросающегося в политику "от богатства натуры", с политиком (государственным деятелем, вероучителем, моралистом), в силу обстоятельств и от той же "широты натуры" сочинившего роман или пьесу.
          Поэт-депутат, драматург-министр - это прежде всего нерациональное использование таланта. Державин был, возможно, прекрасным министром юстиции, Салтыков-Щедрин - великолепным вице-губернатором, но лучше бы они за это время что-нибудь написали. Разве есть на свете более интересное, важное, достойное занятие для писателя, чем писательство?!
          Кстати, одно время всерьез предлагалось избрать Солженицына Президентом России. Я думаю, повезло нам всем, что судьба не дала ему возможности поставить на практике опыт обустройства России.
          О.Л. - Ну, повезло или не повезло - сказать сложно. Вот с нынешним-то президентом - уж точно нет. Особенно нашей писательской братии. Но я понимаю твои опасения, хотя они и кажутся мне не очень обоснованными. Прежде всего потому, что Солженицын и не метит в президенты. И уж тем более не претендует на роль "аятоллы", которую ему кое-кто прочил в пору эмиграции. Он был и остается писателем, мыслителем, проповедником. Что касается писателя как носителя высшей власти в государстве, то он и не обязан быть специалистом, так сказать, по технологии управления. Его назначение - быть высшим моральным авторитетом, той личностью, которой большинство нации доверяет. Возможно, для Чехии Гавел - как раз такой человек. Но если предположить, что Солженицын вдруг захочет баллотироваться в президенты (версия чисто умозрительная), то я вовсе не уверен, что его изберут. Уж очень для многих он неприемлем. Причем по разным причинам. Для власти - как ее антагонист, для "патриотов" - как антикоммунист и сокрушитель советской империи, для либералов - как "фундаменталист" и антизападник. Какое направление политической и общественной мысли ни возьми - Солженицын оказывается шире навязываемых рамок. Иными словами, его идеи остаются в нынешней России невостребованными, и это беда и драма, как я думаю, не столько его личные, сколько всего российского общества. Вспомним его выступления в Думе - какая несопоставимая разноуровневость интеллекта, представлений о назначении власти; какая плохо скрытая неприязнь аудитории и нежелание вникнуть и задуматься, чтобы осмыслить услышанное!..
          Но беда не только в том, что неуслышанными остаются публичные выступления Солженицына (весьма редкие), но и в том, что книги его перестали читаться. Парадокс в том, что сейчас, как мне представляется, среднему российскому интеллигенту сложнее прочитать... ну, скажем, полностью "Красное колесо", чем "Архипелаг ГУЛАГ" тогда, когда это было запретным и опасным делом. Хотя, казалось бы, иди в библиотеку и читай, но... некогда: детей кормить надо.
          А.Х. - И все же Солженицын сегодня остается, пожалуй, единственным крупным писателем, кто, пусть и редко, публично высказывается на темы текущей политики. А ведь совсем недавно, в романтическую пору перестройки, сколько писателей были народными депутатами, активными пропагандистами либеральных идей! Не менее активно проявляли себя и их идейные антиподы - "почвенники", "душеприказчики народа". Обрати внимание: еще на прошлых думских выборах партии и блоки использовали известные писательские имена для "заманухи". По инерции считалось, что именно писатель - безусловный авторитет. Теперь на пьедестале - звезды телевидения, эстрады и кино. Нет ли здесь вины представителей литераторского цеха? Ведь их не слышно! Кажется, один Эдичка Лимонов время от времени устраивает скандальчики, да Проханов, по долгу службы, изощряется в витиеватых филиппиках на страницах подведомственной газеты. А где же былые кумиры? Разуверились, ушли в себя, потеряли интерес к общественным делам? Или общество потеряло к ним интерес?
          О.Л. - Власть перестала прислушиваться к голосу писателей, потому что они перестали быть ей нужны - это во-первых. А во-вторых,- думаю, общая ситуация в стране была повернута таким образом, что многие пишущие и мыслящие люди утратили возможность не только войти в контакт с читателем, но даже заниматься литературным трудом. Если прежде, во времена большого и малого террора, чтобы заткнуть глотку неугодным, их посылали на расстрел и каторгу, то сейчас нашли более "гуманный", но и более действенный способ: экономического удушения. Да и отношение власти к писательскому слову стало абсолютно безразличным: звук пустой, брань на вороту не виснет.
          А.Х. - Но это можно отнести к любой из так называемых цивилизованных стран: в любой из них власть равнодушна к художнику. Хоть не мешает - и на том спасибо. Выбирая между безразличием и "постоянным вниманием и отеческой заботой", я предпочту первое. Разве не естественно для писателя быть в оппозиции, разве сотрудничество и союзничество с властью не было исключением из правил?
          О.Л. - Пока власть отделяет собственные интересы от интересов всего общества, художник, по крайней мере на российской почве, не может, я думаю, оставаться к этому равнодушным. Но и в более благополучные времена всегда остается некий зазор между реальностью общественного бытия и тем идеальным представлением о нем, которое живет в душе художника. Он стремится если не осуществить этот идеал в жизни, то хотя бы прокричать о его существовании. Именно это, как мне кажется, и пытается сделать Солженицын. Другое дело, что в сегодняшнем российском обществе, напрочь утратившем всякие идеалы, резонирующий отклик, боюсь, недостижим. Однако это не значит, что нужно молчать.
          А.Х. - Безусловно, писатель должен работать, даже если его никто не хочет слушать. Тем он и отличается от графомана, что будет писать хоть на необитаемом острове. А главное - состояние, как ты сказал, "утраты всяких идеалов" - это всего лишь преходящий момент, и не стоит его абсолютизировать. Даже если остался один писатель, именно Солженицын, которому общество готово внимать, - оно, общество, не погибло, сохраняет "душу живу".
          О.Л. - Вникая в последнее выступление Солженицына, с чем-то не вполне соглашаясь, что-то считая не слишком удачно выраженным, я постоянно испытывал ощущение, что слушаю "умнейшего мужа России". Жаль, что дальние преемники автора этого выражения к голосу своего великого современника не прислушиваются.