Нина Забабурова, доктор филологических наук, профессор "Я был свидетелем златой твоей весны..."

* * * Хотя стишки на именины Натальи, Софьи, Катерины Уже не в моде, может быть; Но, я, ваш обожатель верный, Я в знак послушности примерной Готов и ими вам служить. Но предаю себя проклятью, Когда я знаю, почему Вас окрестили благодатью! Нет, нет, по мненью моему, И ваша речь, и взор унылый, И ножка (смею вам сказать) - Все это чрезвычайно мило, Но пагуба, не благодать.
* * * Увы! Напрасно деве гордой Я предлагал свою любовь! Ни наша жизнь, ни наша кровь Ее души не тронет твердой. Слезами только буду сыт, Хоть сердце мне печаль расколет.

. Вересаев был прав, когда писал, что у Пушкина с Анной Николаевной Вульф был "самый вялый и прозаический из его романов", но прав лишь в отношении поэта, потому что для Анны Николаевны эта любовь оказалась главным содержанием жизни и по существу определила всю ее судьбу. Сестер Вульф любили сравнивать с пушкинскими Татьяной и Ольгой. Анна Николаевна скорее была тип Татьяны, но пребывающей в противоположном роману жизненном сюжете. Представим, что мечтательница Татьяна, воображая себе мир по прочитанным романам, получает от Онегина не отповедь, а мимолетное внимание. Представим, что Онегин с интервалом в два-три года будет наезжать из столицы и от нечего делать давать ей "уроки" в тишине. А она будет ждать, мечтать, томиться, незаметно стареть, не решаясь оттолкнуть своего "коварного искусителя". Такую жизнь вела Анна Николаевна.
          Они встретились в Тригорском впервые в 1817 году, когда Пушкин впервые приехал с родителями в Михайловское после окончания лицея. Он наверняка обратил внимание на свою ровесницу, потому что остальные дочери Прасковьи Александровны были еще в нежном детском возрасте. Та встреча была мимолетна, но поэт вспомнил о ней в 1824 году, когда вновь вернулся в Михайловское. Поэтому год спустя появились строки:

Я был свидетелем златой твоей весны;
Тогда напрасен ум, искусства не нужны,
И самой красоте семнадцать лет замена.

          За этими чудными строками, открывающими первое стихотворение посвященное Анне Вульф, скорее разочарование. Безжалостный ход времени обозначен в пушкинском стихотворении откровенно и горько. "Ты приближаешься к сомнительной поре" - вряд ли это слова влюбленного. Особенной красотой Анна Николаевна никогда не отличалась, разве что стройными ножками. Если ее семнадцать лет были заменой красоте, то в двадцать шесть она безнадежно утратила свежесть и очарование юности, не заменив это другими достоинствами. Стоило ли об этом говорить, да еще стихами? А в стихотворении "Увы! Напрасно деве гордой..." мы решили вообще опустить последние строчки, заключавшие текст непечатный. Потребность дерзить возникала у Пушкина, может быть, потому, что Анна Николаевна была девушкой экзальтированной и склонной к высокопарному изъяснению чувств, шокирующая откровенность выражений - своего рода стилистический "противовес".
          Невольно создается впечатление, что на Анне Вульф поэт скорее отрабатывал технику обольщения, азы которой в это время он преподавал ее брату, Алексею Вульфу, приехавшему из Дерптского университета на летние каникулы. Пушкин описал это искусство в своем "Онегине":

Как он умел казаться новым,
Шутя невинность изумлять,
Пугать отчаяньем готовым,
Приятной лестью забавлять,
Ловить минуту умиленья,
Невинных лет предубежденья
Умом и страстью побеждать,
Невольной ласки ожидать,
Молить и требовать признанья,
Подслушать сердца первый звук,
Преследовать любовь - и вдруг
Добиться тайного свиданья,
И после ей наедине
Давать уроки в тишине!

          Все расписано как по нотам. Послушный ученик Алексей Вульф, успешно догонявший учителя, считал, что роли между ними распределены: Пушкин - Мефистофель, он сам - Фауст. Фигурируют в их переписке и маски литературных героев, прежде всего коварных и циничных обольстителей: Ловеласа, погубителя добродетельной Клариссы, и Вальмона, героя "Опасных связей" Шодерло де Лакло [1]. Вульф определил для себя преподанные Пушкиным приемы обольщения гораздо более прозаически и конкретно: сначала надо распалить воображение жертвы сладострастными картинами, подробно, в "технических терминах", рассказывая ей о своих прежних любовных похождениях, а затем "до известной точки пользоваться с нею везде и всяким образом наслаждениями вовсе не платоническими". Такого рода полуневинные эротические игры должны были накрепко привязать жертву к обольстителю.
          Похоже, что с Анной Николаевной Вульф Пушкин применил именно такую тактику. Положено еще было всегда казаться неожиданным: то нежным, то дерзким, то скучающим, то холодным.
          Пушкин появился в Михайловском в августе 1824 года. Сначала, по его собственному признанию, он бывал в Тригорском редко и даже объявил сестре в письме, что все ее тригорские подруги - "несносные дуры". Но в сентябре он уже завоевал особое доверие Анны Николаевны и потому просит Вульфа писать ему письма на ее имя, в двойном конверте. К ноябрю события, очевидно, начали развиваться по сценарию. "Annette очень смешна; сестра расскажет тебе мои новые фарсы", - писал Пушкин брату Льву (XIII, 118), а буквально через несколько дней сообщает, что с Анеткой бранится: надоела. Весной Пушкин попробовал вовлечь в галантную переписку с Анной Николаевной своего брата Льва. Но когда письмо пришло, он тут же его сжег в присутствии ее якобы из ревности. Все участники прекрасно знали, что речь идет только о шутке. Анна Николаевна покорялась общему тону, но вряд ли ей это было приятно. Вообще любовный туман, нависший над Тригорским, несколько смещал привычные ориентиры. Так появляется шутливый экспромт Пушкина на смерть тетушки Анны Львовны, глубоко оскорбивший его родных, а Анна Николаевна вслед за ним заказывает заупокойную службу о рабе божием Георгии Байроне.
          Переписка между Анной Николаевной Вульф и Пушкиным начинается после ее отъезда вместе с Керн в Ригу. В это время Пушкин пишет им обеим, нисколько этого не скрывая. Письмо Анне Николаевне от 21 июля 1825 года выдержано в обычном шутливом, а по существу дерзком тоне. Поэт не опасается, что на него обидятся и позволяет себе весьма рискованные выражения. Он и на расстоянии берется руководить ее поведением:
          "Что же до нравоучений и советов, то вы их получите. Слушайте хорошенько: 1) Ради бога, будьте легкомысленны только с вашими друзьями (мужского пола), они воспользуются этим лишь для себя, между тем как подруги станут вредить вам, ибо, - крепко запомните это, - все они столь же ветрены и болтливы, как вы сами. 2) Носите короткие платья, потому что у вас хорошенькие ножки, и не взбивайте волосы на височках, хотя бы это и было модно, так как у вас, к несчастью, круглое лицо. 3) С некоторых пор вы стали очень осведомленной, однако не выказывайте этого, и если какой-нибудь улан скажет вам (.....), не смейтесь, не жеманьтесь, не обнаруживайте, что польщены этим; высморкайтесь, отвернитесь и заговорите о чем-нибудь другом" (Там же. С. 538). При этом Пушкин, по законам игры, заканчивает свое письмо излияниями чувств в адрес Керн. По тону этот фрагмент резко отличается от предыдущего. Развязно-дерзкий тон сменяется вдумчиво-доверительным, появляется выраженная сентиментальная аффектация. И все это для того, чтобы сделать больно Анетке? Буквально через три дня он написал письмо Анне Керн, а в конце его заметил: "Знаете ли вы, что, перечтя эти строки, я стыжусь их сентиментального тона - что скажет Анна Николаевна?" (XIII, 539). В сущности все любовные письма предназначались для совместного прочтения заинтересованных лиц. В декабре 1825 года Пушкин пишет Керн, а приписку к его письму делает Анна Вульф. Подобный шутливый тон ей удерживать не удавалось. Она была слишком экзальтированной, сентиментальной барышней и склонна была скорее драматизировать собственные чувства.
          Весной 1826 года обеспокоенная Прасковья Александровна Осипова отослала дочь в Малинники, подальше от греха, и оттуда полетели в Тригорское страстные, почти безумные письма несчастной девушки, абсолютно не способной скрывать собственные чувства. Пик этой сентиментальной переписки пришелся на 1825 год. Как угадал Пушкин в письме Татьяны стиль влюбленной провинциальной барышни! Анета тоже писала ему по-французски: "Однако с чего начать и что сказать вам? Мне страшно, и я не решаюсь дать волю своему перу... Видите, всему виной вы сами; - не знаю, проклинать ли мне или благословлять провидение за то, что оно послало вас (на моем пути)"... и т.д. и т.д. (XIII, 552). Но Анета, в отличие от пушкинской героини, была слаба и простодушна. Она наивно рассказывала поэту, как за ней ухаживал то прелестный кузен, гвардейский офицер ("Но, увы! Я ничего не чувствую при его приближении - его присутствие не вызывает во мне никакого волнения" -Там же), то некий весьма предприимчивый Анреп ("... я не испытываю к нему никакого чувства, он никак не действует на меня, между тем одно воспоминание о вас вызывает во мне такое волнение!" - XIII, 555). Если Пушкин предназначил себе в этом романе роль Вальмона, то бедная Анна Николаевна могла претендовать лишь на роль Сесиль, соблазненной им простушки.
          Любовь Анны Николаевны к поэту была столь безраздельна и безнадежна, что она уже не способна была испытывать ревность. "Анета Керн тоже должна приехать сюда (т. е. в Малинники. - Н. З.), - пишет она ему, - однако между нами не будет соперничества; по-видимому, каждая довольна своей долей. Это делает вам честь и доказывает наше тщеславие и легковерие. Евпраксия пишет мне, что вы ей сказали, будто развлекались в Пскове - и это после меня? - что вы тогда за человек и какая я дура!" Пушкин был в Пскове зимой 1825 года недолго и с ним вместе туда ездила Анна Николаевна. Отсюда неподдельный ужас, звучащий в ее вопросе.
          Страдания Анны Николаевны тайной от женского населения Тригорского не были, потому что сам Пушкин не считал нужным соблюдать должную скромность: "Если вы не боитесь компрометировать меня перед моей сестрой (что вы делаете судя по ее письму), то заклинаю вас не делать этого перед маменькой... Какое колдовское очарование увлекло меня? Как вы умеете притворяться в чувствах!" (XIII, 553-554). Дело в том, что поэт имел обыкновение бросать страстные письма Анеты на самом видном месте и наверняка намеренно. Пушкин ответил Анне Николаевне, по-видимому, нежным письмом (оно не сохранилось). "Быть может, чувствий пыл старинный им на минуту овладел"... Но в ее присутствии он писал подобные, и даже еще более нежные, письма Анне Керн и Нетти Вульф, поэтому Анна Николаевна не обольщалась.
          Дружба Анны Николаевны с Анной Петровной Керн все эти испытания выдержала. Они с детства были неразлучны и научились понимать друг друга. В сентябре 1826 года Анна Николаевна гостила у Керн в Петербурге и здесь дошла до нее новость о внезапном отъезде Пушкина из Михайловского. Она, всерьез перепуганная, написала ему бессвязное отчаянное письмо, решив передать его через Вяземского, в котором вновь выплеснулись ее чувства.
          Теперь Анете оставалось лишь ждать кратких встреч, когда пути-дороги заведут, наконец, поэта в Тригорское. Это случилось через год, в сентябре 1827 года, и тогда вновь сочинилось шутливое письмо от троих - Пушкина, Алексея Вульфа и Анны Николаевны - незабвенной Анне Керн. Но переписка между Анной Николаевной и ее неверным возлюбленным с момента его окончательного отъезда прервалась. Она, разумеется, не могла не понять, что ей не было места в том большом мире, куда он отправился.
          Осенью 1828 года Пушкин собрался в Малинники. Даже Алексею Вульфу , человеку с минимальными предрассудками, эта идея не пришлась по душе. "Я видел Пушкина, - записал он в "Дневнике", - который хочет ехать с матерью в Малинники, что мне весьма неприятно, ибо от того пострадает доброе имя и сестры и матери, а сестре и других ради причин это вредно" [2]. "Других ради причин" - это, разумеется, о замужестве. У Анны Николаевны было все меньше шансов устроить свою судьбу, но разве бы ее это остановило, если речь шла о встрече с Пушкиным? Правда, в этот раз ей, видимо, почти не досталось внимания, ибо в Малинниках обнаружилось много "хорошеньких девчонок", за которыми на ее глазах стал увиваться поэт, правда, по его признанию, "платонически". За то в этот свой приезд Пушкин подарил ей портрет Байрона с дарственной надписью на французском языке.
          Когда Пушкин окончательно ушел из жизни Анны Николаевны, она как-то увяла и погасла. Положение сестры печалило Алексея Вульфа. Он писал в своем дневнике в 1830 году, что Анна Николаевна пребывает в постоянной печали, ибо тяжело жить безвыездно в Тригорском одинокой девушке в тридцать лет. Женихов на брачном горизонте не появлялось, никаких особых занятий у в деревне не было, книги были перечитаны, а к хозяйственным делам Прасковья Александровна смолоду никого не подпускала. Анна Николаевна то гостила у замужних сестер в соседних имениях, то подолгу жила в Петербурге у дальних родственников, дорожила редкими праздниками, нарушавшими ее монотонное существование. В 1833 году, находясь в Михайловском, Надежда Осиповна Пушкина с долей жалости писала о том, с какой готовностью Анна Николаевна Вульф собирается на очередную соседскую свадьбу: "Аннет хотела тебе писать, но она вся в приготовлениях к нашему путешествию, шьет себе платья и уборы, чтобы явиться красивой на всех этих празднествах..." [3]. Что до красоты, то этим Анна Николаевна уже похвастать не могла. После тридцати она стала стремительно полнеть. Ольга Павлищева, встретив ее в Петербурге в 1836 году, после нескольких лет разлуки, была поражена: "... она все также моргает и щурит глаза, но растолстела до невозможности: тело ее состоит из трех шаров: голова вместе с шеей, потом плечи и грудь, а затем зад вкупе с животом. Но при этом она все та же хохотушка, так же остроумна и добродушна" [4].
          В 1830-е годы Анна Николаевна подолгу жила в Петербурге, в частности в 1835 году она почти полгода гостила у родителей Пушкина, которые были к ней привязаны. Конечно, она была в курсе всех семейных событий, хотя с Пушкиным могла встречаться лишь мельком и вынуждена была отметить, что Пушкин ведет себя как прилично любящему мужу. Правда, поэт, словно вспомнив тригорские шалости, отшутился: "Это всего лишь притворство".
          В 1833 году, когда Прасковья Александровна Осипова вместе с дочерью гостила в Петербурге у Керн, Пушкин с женой нанесли им визит. Анна Николаевна никакой обиды на поэта не таила и, вероятно, пыталась быть максимально любезной с Натальей Николаевной. Наталья Николаевна, видимо, почувствовала к ней определенное доверие и уж никак не могла подозревать в ней соперницу, поэтому решилась на поступок наивный и несколько бестактный (который, кстати, выдает ее светскую неопытность). Знакомство с тригорскими обитательницами во время этого визита скорее всего вызвало у нее множество вопросов, и поэт рассказал жене о своих прошлых забавах, естественно, не предполагая, что это может ее всерьез обеспокоить. Тревожной новостью для Натальи Николаевны оказались отношения поэта с младшей сестрой Анны Николаевны, Евпраксией. Поэтому она не нашла ничего лучшего, как написать Анне Николаевне в Тригорское письмо, где изложила и полученную информацию, и возникшие в связи с ней вопросы (письмо это не сохранилось). Анна Николаевна ответила с большим достоинством и явно холодно:
          "Ваше любезное письмо я получила дорогая Наталья Николаевна, приехав сюда. Думаю, вы уже знаете, что моя сестра наконец разрешилась от бремени и действительно дочерью согласно заранее сделанному предсказанию. По вашему письму я предполагаю, что вы тоже накануне ваше разрешения, и от всего сердца желаю, чтобы все кончилось благополучно, и чтобы я могла вас вскорости поздравить...
          По философской сентенции вашего супруга, которую вы мне приводите, я вижу, что со времени моего отъезда он начал посвящать вас в прошлое и что вы о нем уже весьма осведомлены, потому что вы уже после меня узнали эту истину. Боюсь, что когда мы с вами как-нибудь увидимся, мне больше нечего будет вам рассказать, чтобы развлечь вас. Как можете вы питать ревность к моей сестре, дорогая моя? Если ваш муж даже был влюблен в нее некоторое время, как вам непременно хочется верить, то разве настоящим не поглощается прошлое, которое лишь тень, вызванная воображением и часто оставляющая не больше следов, чем сновидение? Но ведь на вашей стороне обладание действительностью, и все будущее принадлежит вам.
28 июня 1833" [5].
          Можно себе представить, как тяжко было Анне Николаевне писать это письмо, и она с трудом скрывает новую горькую обиду, которую доставила ей очередная нескромность ветреного поэта. Но, неизменно его любя, она и на этот раз простила. Как-то она сказала своей сестре Евпраксии, словно оправдывая все пережитые жизненные горести и разочарования: "Но ведь у нас был Пушкин..."
          А Наталью Николаевну Анна Вульф, как и все тригорские обитательницы, с тех пор немного недолюбливала.
          Зимой 1836 года ей удалось, наконец, побывать в гостях у поэта. Она, по-видимому, была разочарована тем, что ей не уделили внимания и она большую часть времени провела в детской, где дети поэта "так меня полюбили и зацаловали, что я уже не знала как от них избавиться". Наташа, как замечает Анна Николаевна в письме к сестре Евпраксии, "стала более светской, чем когда-либо, и ее муж с каждым днем становится все более эгоистичным и все более тоскующим" [6].
          В 1838 году Наталья Николаевна, уже вернувшись в Петербург, прислала Анне Николаевне записку с просьбой посетить ее. Но та сослалась на нездоровье. Можно простить ей эту вполне понятную предвзятость. В свое время она написала поэту: "...вы разрываете и раните сердце, которому не знаете цены..." (XIII, 554).
          После гибели Пушкина в жизни Анны Николаевны в общем ничего не изменилось, потому что то сонное, бесцельное существование, которое она вела, продолжалось по инерции. Она признавалась, что даже писать почти разучилась, и ее письма последних лет написаны на причудливой смеси дурного французского и русского языка, с самой произвольной орфографией. Усиливалась тоска, которой так и веет от ее писем, преследовало ощущение собственной ненужности, ибо, убегая из опостылевшей ей пустоты Тригорского, она всюду чувствовала себя немного посторонней и лишней. Только воспоминания были живы.
          В 1847 году Анна Николаевна посетила Малинники и писала сестре Евпраксии: "Удовольствие от того, что я вижу его (брата Алексея. - Н. З.) рассеяло грусть, охватившую меня, когда я очутилась в этих местах: скольких людей я потеряла и не увижу больше. И Пушкина я так живо вспоминаю и рефрен его: хоть малиной не корми, да в Малинники возьми, и всю молодость нашу тогдашнюю жизнь..." [7].

1.	См. об этом подробнее: Вольперт Л. И. Пушкин в роли Пушкина. М. 1997.
2.	Вульф А. Н. Дневники. М. 1929. С. 146.
3.	Дневники-письма Н. О. и С. Л. Пушкиных. С.-Петербург. 1993. С. 175.
4.	Дневники-письма сестры Пушкина. С.-Петербург. 1994. С. 156.
5.	Друзья Пушкина. Т. 1-2. М. 1984. Т. 2. С. 210.
6.	Абрамович С. Пушкин. Последний год. М. 1991. С. 92.
7.	Пушкин и его современники. Т. XXI-XXII. Петроград. 1915. С. 351.

"За Netty сердцем я летаю..."

ти шутливые строки были написаны Пушкиным, когда он приехал в Малинники 1828 году после разрыва с Олениной, готовый возненавидеть столичное тщеславие, (буквы R и O) означают, по-видимому, соответственно А. Россет и А. Оленину - наиболее заметных представительниц петербургского бомонда, а Нетти - это Анна Ивановна Вульф, кузина сестер Осиповых-Вульф, часто гостившая в Тригорском и ненадолго покорившая сердце поэта. Нетти в этом четверостишии призвана оттенить столичную холодность и высокомерие подразумеваемыми противоположными качествами - добротой, простодушием, искренностью. Поэтому "полет" сердца, о котором говорит поэт, - это по существу греющее душу воспоминание о любви нетребовательной и покойной, но в то же время мимолетной.
          С Анной Ивановной Пушкин познакомился в феврале 1825 года, и она сразу же вписалась в кружок тригорских барышень. Кузина сестер Осиповых-Вульф, она часто приезжала погостить из Бернова Тверской губернии. А поскольку Берново располагалось рядом с Малинниками, то, отправляясь в свою очередь в тверской край, они по существу не разлучались с Анной Ивановной. Особенно близко дружила Анна Ивановна со своей кузиной Анной Николаевной Вульф. Помимо того, что они были ровесницами, их связывало известное сходство характеров и вкусов. Обе были мечтательны, излишне сентиментальны и наивны.
          При первой встрече Анна Ивановна поразила Пушкина своей женской статью, и он в письме к брату передал свой восторг коротко: ecce femina! - вот женщина! Он тут же не замедлил влюбиться, хотя и в обычном стиле тригорских галантных интриг, т. е. не делая из этого тайны и даже пользуясь именем Нетти в тех случаях, когда ему нужно было вызвать ревность бедной Анны Николаевны Вульф. Он без труда вовлек Нетти и в шутливую галантную переписку ( она не сохранилась), и Анна Николаевна обижалась, что он пишет ей письма не менее нежные, чем ей. Разумеется, в этом общем любовном хороводе Нетти ни на какую особую роль не претендовала. Она была, несомненно, влюблена в поэта, как и все остальные, но он относился к ней, пожалуй, еще с меньшей серьезностью, скорее ласково-иронически. В письме А. Керн от 28 августа 1825 года Пушкин дважды упомянул о Нетти и всякий раз имея в виду ее романтическую восторженность и неискушенность. Он признается, что без ума от Нетти, потому что она наивна. Одна только Анна Николаевна Вульф опасалась, что Нетти может окончательно завоевать сердце поэта. 8 марта 1826 года, отправленная в "ссылку" в Малинники, она с печалью писала ему: "Но все же я надеюсь, что это протянется только до лета, тетушка поедет тогда в Псков, мы вернемся вместе с Нетти. Однако сколько перемен может произойти до тех пор, - может быть вас простят..., может быть Нетти сделает вас другим? - Будет неосмотрительно с моей стороны возвращаться вместе с ней, но я все же рискну и надеюсь, что у меня окажется достаточно самолюбия, чтобы не сожалеть о вас" (XIII, 553).
          В 1829 году Пушкин встречался с Нетти уже в Малинниках. Он посетил тверской край и в 1828 году, но, видимо, в ту пору она была в отъезде. В 1829 году Анна Николаевна сообщала брату в письме, что поэт упорно волочился за ее кузиной. Как и прежде, он вместе с Анной Николаевной составил письмо-отчет ее брату, где о Нетти не забыто. "Netty, нежная, томная, истерическая, потолстевшая Netty - здесь. ... Вот уже третий день как я в нее влюблен" (XIV, 50).
          И далее: "Недавно узнали мы, что Netty, отходя ко сну, имеет привычку крестить все предметы, окружающие ее постелю. Постараюсь достать (как памятник непорочной моей любви) сосуд ею освященный..." (XIV, 50).
          Как бы ни относилась Нетти к подобным шуткам поэта, обижаться на него она, по-видимому, не была способна. О том, как могло ею восприниматься ухаживание Пушкина, даже шутливое, можно судить по воспоминаниям А. Н. Понафидиной, бабушка которой принимала Пушкина в своем имении в Бернове: "Пребывание Пушкина в Берновской области было, по словам бабушки, великим событием. Все съезжались, чтобы увидать его, побыть с ним, рассмотреть его как необыкновенного человека. Но талантом его, как казалось бабушке, такой поклоннице поэта, все эти пожилые люди мало восхищались, мало понимали и недостаточно ценили всю силу его гениального творчества. Совсем другое впечатление оставило у моих, тогда еще совсем юных, тетушек пребывание Пушкина и знакомство с ним. Все они были влюблены в его произведения, а может быть, и в него самого. Стихотворения и поэмы переписывали они в свои альбомы, перечитывали их и до старости любили декламировать чуть не со слезами на глазах, со свойственной тому времени сентиментальностью" [1]. На таком фоне имело смысл дорожить любым проявлением внимания великого поэта. Алексей Вульф в письме сестре Анне Николаевне намекал, что бедной Нетти может грозить опасность, исходящая от "Мефистофеля": "На упреки Netty в нашем непостоянстве и т. п. любезных качествах молодости я бы ей отвечал многое, потому что я теперь вовсе тут беспристрастен и не боюсь сказать словечко от того, что волк недалечко, - но ей ли слушать теперь холодные слова опытности и истины, когда воображение и сердце ее обольщены очарованием..." [2]. Но восторженная и "томная" Нетти судьбу Анны Николаевны не разделила. По-видимому, роман ее с Пушкиным вообще не был сколько-нибудь серьезным и скорее увлекал ее на фоне всеобщего обожания, каким был в ту пору окружен поэт среди тверских барышень.
          7 февраля 1834 года Анна Ивановна Вульф вышла в Петербурге замуж за Василия Ивановича Трувеллера, военного инженера, "человека очень порядочного и со средствами", как писала Н. О. Пушкина дочери Ольге [3]. Нетти поселилась в столице и, по общему признанию, была очень счастлива. Анна Николаевна Вульф в эти годы подолгу живала в Петербурге и постоянно общалась со своей кузиной. Но это длилось недолго, и осенью 1835 года Нетти скончалась от родов, дав жизнь сыну. Ее смерть потрясла всех близких, и Анна Николаевна долго оплакивала подругу своей юности.

1.	Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1-2. М. 1985. Т. 2. С. 101.
2.	Пушкин и его современники. Т. I. С. Петербург. 1903. С. 85.
3.	Дневники-письма Н. О. и С. Л. Пушкиных. С. -Петербург. 1993. С. 210.