Дмитрий Пэн, доктор филологических наук О противоречиях в критическом суждении (статья третья из серии рассуждений о критике)

ти случайные заметки - не теоретический трактат, а просто свободные рассуждения на произвольно выбранную тему, излагаемые от лица некоего условного, в чем-то фантастического "я", не скрывающегося, однако, ни за псевдонимом, ни за маской.
          Противоречие для критика есть противоречивость эстетического "я" как "я", выносящего эстетическое суждение. Такое противоречие может быть взято в общем и в частном. Если брать общо, то искусственное и естественное в этом "я" и в этом суждении определяют для критики имманентную противоречивость. Ведь эстетизм изначально предполагает умение разделять, а также соединять искусственное и естественное, что особо актуально в эпоху СМИ, силикона и сюрреализма.
          Если говорить о частностях, неизбывно развивающихся в пределах некоего общего, то можно отметить особую противоречивость суждения как такового. Во-первых, в нем дан некий предмет этого суждения, но дан так, что взять его невозможно. Во-вторых, в нем манифестирует себя субъект этого суждения, но манифестирует так, что остается в пределах своего собственного "я". Становясь по сути иллюзорным мостом свидания теней, суждение навсегда разлучает раз встретившихся, но не дает им уйти друг от друга, как собственно до этого не дало и прикоснуться друг к другу.
          Частные противоречия показывают, что критическое суждение, субъект и объект этого суждения есть соединение, пусть и соединяемое, устанавливающее пределы этого пути. В своей самообособленности, в своем внутреннем развитии противоречия частные способны давать противоречия производные. Их можно представить в виде двух достаточно простых образов. Первый имеет субъектно-объектную соотнесенность. Его допустимо определить как зеркало ночи. Второй более соотносим с суждением. Его допустимо определить как веер всех путей или врата всех ворот.
          Объект критики либо больше похож на черную дыру, либо больше похож на идеальное зеркало, либо равно похож на то и другое. Тогда этот объект либо десубъективизирует, изничтожает поглощаемого им критика, либо самоограничивает его в его же собственной субъективности, либо поглощает и самоограничивает, вместе с тем, не поглощая и не самоограничивая. Легко догадаться, в каком из трех случаев ситуация отношений критика и объекта - это ситуация камикадзе, топящего не авианосец, а бушующий океан, нарцисса, пьющего в ручье не воду, а собственное отражение, мотылька над прудом, то ли ловящего свою тень, то ли вспархивающего над собственным отражением.
          Во всех этих ситуациях есть некая неизбывность, недостижимая предельность. Даже если океан утонет в чаше неба, а нимфа, влюбленная в Нарцисса, выплывет к нему из его собственного отражения, а мотылек над прудом проснется в полете своего сновиденья, то и тогда субъект и объект суждения останутся несоединяемыми - неким бликом тени, забывшимся у зеркала ночи.
          Суждение как таковое тоже не свободно от производных противоречий. Для их обрисовки достаточно удобен образ веера всех путей. Веер всех путей, врата всех ворот - это так же художественная условность, как и отблик тени у зеркала ночи, не столько оксюморонная, сколько поливариантная.
          Для критика, идущего дорогой своих суждений, каждое суждение - это не столько шаг, сколько точка опоры и вместе с тем врата некоего нового мира. Каждая точка разворачивается новым веером дорог, становится новым залом бесчисленного множества дверей. И каждый шаг порождает новый выбор бесчисленных возможностей.
          Но если представить, что, как весь материальный мир един в своей материальности, - вся пустота мира, вся его нематериальность едина в некой пустотности, то можно представить и все врата мира вращающимися на некой одной гибкой неэвклидовой оси в пределах одного сложного объема. Так и все дороги мира можно представить одной односторонней лентой Мебиуса, принявшей сложную лабиринтообразную конфигурацию, для которой расходящиеся веера лишь простейшая разновидность. Самовоспроизводимая, самотождественная себе в каждой своей отдельной точке, она, эта конфигурация, есть некий образ единого всемирного пути. Законы этого образа позволяют, входя в одни ворота, войти во все врата, сделав один шаг по одной дороге, пройти всеми путями.
          Такой концептуальный образ суждения критикоцентричен. Он представляет выносящему суждение, идущему дорогой суждений максимальные возможности даже при наименьшей свободе. Здесь суждение более предстает как всеединый акт, а не принципиально дискретируемый процесс. При этом суждение критика не может быть критическим, каким бы оно ни было.
          Мы можем представить критика и человеком из беспрерывно меняющего свои комбинации кубика Рубика. Каждая из многочисленных маленьких кубических комнаток этого большого куба имеет всего по шесть дверей, по одной в каждой из стен - полов-потолков, по одной на каждое из чувств, включая и знаменитое шестое чувство. Двигаться из комнаты в комнату такого умозрительного дома-куба можно только с акробатической выучкой, особенно, если в этом меняющем свои комбинации кубе нужно следовать лишь по строго определенным маршрутам, задаваемым либо какими-либо законами самих комбинаций, либо какими-либо иными условиями, либо тем и другим. Такой концептуальный образ пути вынесения суждений логоцентричен, делает критика максимально несвободным и наделяет его наименьшими возможностями, в самом вынесении суждения становится важнее процесс, а не акт. Количество собственно критических суждений стремится к одному единственно возможному.
          Впрочем, веер всех врат и дорог может лежать и в каждой из умножаемых на самое себя комнаток Рубика, а каждая дверь этого веера может оказаться одной из дверок в такую комнатку, комнатку-кубрик Рубика. Так что два этих умозрительных образа, две этих вероятностных модели не взаимоисключают друг друга в своем противоречии.
          Все многообразие противоречий отнюдь не исчерпывается общим, частным, производным, обрисованным выше. Но перечень их вполне можно на этом завершить. Критик, прогуливающийся в причудливом парке своих абстракций, среди предметов естественных и искусственных, сдержанно не выходящий за пределы своего "я" и не берущий ничего в эти пределы даже через посредство своих суждений.
          Почему бы и нет? Разве не можем мы представить себе такого критика в своем воображении?